Потом армия стала престижнее. Служили в ней с возрастающей охотой. Те, кто хотел служить. Они вопросов про «за что война?» не задавали. Солдатам намного проще. Не потому, что они глупые и выполняют приказы. Нет. Они просто видят врага на месте. И вопросы отпадают сами собой.
Одноглазый смотрел на серый бетон внизу, вспоминал ряды кроватей. Ночь, когда их подняли в первый раз. В очередной раз где-то случилась беда. И выручать выпало им.
* * *– Сержант, сержант, твою мать! Куда ты меня тащишь!!! Пусти! Пусти!!!
– Да держите его, дауны! – Сержант-медик торопливо сдергивал пластиковый колпачок одноразового инъектора. – ИПП доставайте быстрее, шевелитесь, гамадрилы беременные!
Лейтенант мутнеющим взглядом смотрел на высоту, с которой, тонко вскрикнув, полетел от пули снайпера коротышка Маугли. Тот самый коротышка Маугли, давно мечтавший попасть на войну и получить «крап», как у старшего брата.
Пули свистели, рассекая воздух и человеческую плоть. Хлопали, разлетаясь свистящими мелкими осколками ВОГи. Гулко бухали откуда-то с гребня минометы, сделанные из камазовских карданов. Хорошая штука мина, ей самое главное иметь трубу и иглу. Дальше она полетит куда направят. А у них минометов не было. И хорошие, крутящие в полете хвостовиками, штуки летели именно на них.
С трех точек били пулеметы. Не давали поднять головы, не давали подняться по сухой выжженной траве не самой высокой горки. Под кустами, на жестких острых кочках, лежало немало застывших ребят в «зеленке». Злые острые шмели, посылаемые пулеметами, косили людей.
Ахмед Ибн-Хафизи, получивший свое десять с лишним лет назад в Даге, вернулся. Вернулся чуть в другое место и чуть к другим людям. Вот только защищать их снова выпало самым обычным парням из необъятной страны, где правил Его Темнейшество.
Одноглазый спорить с приказами Его Темнейшества и не думал. Цену таким мысленным спорам он видел. Пара деревушек на равнине, с сожженными домами, женщинами, плачущими в голос, ничего не понимающими детьми. Этим, идущим за Ибн-Хафизи, явно чем-то не угодила их вера. Вера, казалось бы, не отличающаяся от их собственной. По утрам и у них, и у людей Ибн-Хафизи голосили муэдзины. Намазы совершались в одну сторону света. Разве что здесь женщины не кутались с ног до головы в плотную ткань. Возможно, это и не понравилось.
Самое главное недовольство пришедшие выразили мужчинам. Особенно сопротивляющимся. К моменту приезда первых машин из «ленточки», где ехал Одноглазый, плетень первого же дома живописно украшали головы. Уже со ссохшимися лицами, заляпанные пылью поверх бурой крови, смотрящие на русских бельмами мертвых глаз.
Вопросов по приказу, скорее всего пришедшего явно не от Господина Дракона, никто не задавал. Их дело – свинец, и они его знали хорошо. Ибн-Хафизи решил не прятаться.
Они нашли его на горушке неподалеку. Готового и ждущего. Его и его людей. Врывшихся в землю, пристрелявших оружие, приготовившихся принять бой и умереть во славу… Кого? Чего? Всем было все равно.
Кровь будоражит сразу же. Порох только подбавляет адреналина. Начав бой – не остановишь по щелчку пальцев. А русский солдат, пусть он же и татарин, чуваш или еще кто, записанный в паспорте хоть армянином, отступать не привык. Одноглазый сразу понял, что рубиться здесь будут все. До самого конечного конца. Так и вышло.
Сейчас, жадно глотая горячую воду из фляги, снятой с кого-то, кого не узнал, Одноглазый косился на затихающего капитана.
– Костя! – Сила, присевший за остов, когда-то давно бывший БТРом, водил биноклем. – Хорош отдыхать. Побежали дальше.
Побежали… Одноглазый вытер лоб. Посмотрел на руку, заляпанную темно-красным. Странно, он ж вроде целый? А, да, это не его. Срезало рядом паренька из новых. Как его звали? Черт знает. Был пацан – и нет пацана. Война.
Сила дернулся вперед, вжался в серую колкую пыль и желтые пучки травы. Извиваясь и дергая ледащим задом, пополз к неглубокой ячейке – видимо, кто-то не успел закончить. Одноглазый Константин, обладавший тогда обоими глазами, чуть выждал и пополз за ним.
Пули вжикали над головой, свистели и злились. Две, умиротворенно чавкнув, на глазах Одноглазого вошли прямо в грудь Батона, неосмотрительно выскочившего следом за ним. Батон широко раскрыл рот, силясь набрать больше воздуха, посмотрел вокруг мокрыми глазами и упал. Вперед лицом. Пальцами загреб серую пыль и подтащил к себе. Одноглазый сматерился и повернул назад.
Сила, доползший до ячейки, раскорячился, вытаскивая рывшего ее неудачника. Сипел, вжавшись лицом в крохотный бруствер, и тянул. А Одноглазый добрался до Батона, схватил за ремни разгрузки у лопаток и поволок назад, за БТР.
Батон еле слышно стонал и сопел, хлюпая то ли ртом, то ли носом. Как будто давился соплями от насморка. Одноглазого забила дрожь. Стало так страшно, как в детстве, когда он совсем маленьким шел на дно и видел обросший снизу илом буек. Тук-тук-туктуктутук, сердце скакало внутри как ошалевшее. Он все же полз. Полз, краем глаза цепляя все вокруг. И видел, видел, как:
…падал, скрюченными пальцами хватаясь на стремительно набухающую штанину, здоровяк Дизель, напоровшийся на «растяжку»;
…тащил на себе обмякшую громаду пулеметчика Бабачачи сержант Грек, совсем недавно получивший письмо от девушки, которая скоро должна была родить ему ребенка. У самого Грека левая сторона лица напоминала отбивную. Да и Бабачача глядел на мир совершенно снулыми, как у заснувшей рыбы, глазами. Но Грек, упорный и прямой, плевавший на пули, тащил его дальше;
…взяли пулеметную точку два брата Антоняна. Один, развернув ПК, грохотал очередями по ближайшему подъему, что-то кричал по-армянски, выл и хохотал. Второй споро подтаскивал бородатых мертвецов, сооружая дополнительный бруствер.
…подтягивались, прикрытые антоняновским огнем, взводники из третьего и четвертого. Ползком, от кочки до трупа, от трупа к минной воронке, от воронки к пулеметному гнезду, двигались пацаны. Мины все так же свистели вокруг, но взводники вошли в раж. Плевали на мелкие осколки, на цвикающие куски свинца, на крики и ор с гребня высотки. Лезли, перли вперед, шли на смерть, ломили и жаждали быть первым, кто доберется хотя бы до начала самой гряды.
Одноглазый оскалился, видя еще одного замолкнувшего стрелка на гребне. Захотел рассказать Батону, привалил его к БТРу. И заткнулся на половине слова. Замер, глядя на спокойное и ровное лицо товарища, смотревшего куда-то вдаль. На влажную дорожку, тянущуюся от уголка глаза к подбородку.
