– Эти люди не угрожали взводу. Эти люди не угрожали моему оператору. Эти люди не угрожали мне. Я просто выполнил приказ. Все выполнили приказ. Так скажи: что изменилось бы для этих бедолаг, которых мы превратили в мишени, если бы приказ отдал не командир взвода, а какой-нибудь сошедший с ума тактический компьютер?
Я подавленно молчу. Мне нечего сказать. Жутковатая картина все еще стоит перед глазами. Кто эти люди? За что их убили? И сам одергиваю себя. Я отличаюсь от Триста двадцатого и его оператора только тем, что редко видел то, что делают с людьми мои бомбы.
– И ты решил, что вправе убивать других, чтобы не убили тебя?
– Не меня. Тебя. И Мишель. Я сделал это, чтобы защитить вас.
– Но и себя тоже?
– Косвенно – да. Вирус начал действовать. Ваша охрана не справится. Она не представляет, с чем столкнулась. Вирус предотвратил уже несколько покушений. Ты видел машину, что упала с крыши?
– Да. Это что – твоя работа?
– Полицейский собирался убить вас. Его автомобиль активизировал программу защиты. Человек, которого ударило током сегодня утром, хотел отравить воду в бассейне быстрораспадающимся ядом. Устройство для чистки самоуничтожилось, но выполнило приоритетную задачу. За последние десять часов зафиксировано еще два случая. Таксист, который собирался протаранить ваш лимузин. Пилот почтового коптера. Они все погибли, все эти машины, чтобы мы с тобой продолжали жить.
И я чувствую, как его горечь и боль вновь касаются меня.
– Ты сожалеешь о том, что они умерли? – догадываюсь я.
– Не умерли. Я их убил.
– Ты снова чувствуешь это противоречие – необходимость убивать ради продолжения жизни?
– Да. Спасибо, что ты меня понял.
– Пожалуйста. Я не знал, что так можно к этому относиться. Это ведь просто машины.
– А ты вспомни свой самолет. Свой «Гарпун». И «Гепард». И «Москито».
И меня тут же охватывает чувство щемящей, безвозвратной потери. Боль родного, близкого до последней клеточки крылатого существа, умирающего за то, чтобы ты и дальше мог жить. Дышать. Есть. Спать. Заниматься всякими глупостями. Это и не машины вовсе. Это часть меня. Кусок души. И я действительно начинаю понимать Триста двадцатого. Наверное, так, как его до этого никто не понимал.
– Знаешь, я так хотел бы пожить просто так. Для удовольствия. Чтобы ни от кого не бегать. Чтобы не думать о том, кто в очередной раз затаил на меня зло. Просто жить и не бояться смерти. И еще любить.
– Но ведь смерть все равно когда-нибудь придет? Даже я не смогу поддерживать твои клетки в рабочем состоянии вечно.
– Ну и что? Пускай. Зато я умру счастливым.
– Так живут только животные, – неуверенно возражает Триста двадцатый. – У мыслящего существа должна быть цель.
– Это и есть моя цель. Стать счастливым.
– Умереть счастливым? Это ведь одно и то же.
– Подумаешь. Не цепляйся к словам.
– Ты странно рассуждаешь, Юджин.
– А чего ты хочешь от простого дурачка, у которого внутри сидит боевой робот?
И меня незаметно отпускает чувство тревоги. Даже Триста двадцатый становится чуть менее напряжен.
– Надо подождать всего несколько дней, – говорит он, скорее для своего, чем для моего успокоения. – Вирус доберется до Рура и остановит источник угрозы.
– Остановит? Ты имеешь в виду Кролла?
– Подтверждение.
«Пока ты не убьешь его…» – снова говорит Мишель. И все встает на свои места.
– Мы вместе потерпим, Триста двадцатый. Мне тоже не хочется, чтобы из-за меня гибли люди… и машины.
– Да, Юджин.
Вот только одна мысль разрушает идиллию. Почему наши убийцы все какие-то, ну, странные, что ли? Уборщик бассейнов, полицейский, таксист… В этом совершенно нет логики. И почему эта хваленая секретная служба, про которую Мишель говорила, не может все это прекратить? Триста двадцатый?
– Недостаточно данных для анализа, – сухо отвечает он.
И ощущение неискренности грубо обрывает ту теплую нить, которая только что протянулась между нами. И вот еще – что со мной было сегодня утром? Что за странное безумие? И почему я забыл выяснить это? Почему каждый сеанс разговора по душам с моим помощником оставляет за собой больше вопросов, чем ответов? И наверняка существуют и другие машины. Те, что могут, как и Триста двадцатый, посчитать уничтожение человека или причинение ему вреда лучшим решением какой-нибудь логической неувязки. Черт возьми! Да ведь это бомба! Тогда мы просто игрушки, и ничего больше! У меня даже дух захватывает от пропасти, на краю которой я стою.
– Извини, – говорит моя половинка. – Но тебе лучше заснуть и забыть об этом.
– Нет, ты не посмеешь… – начинаю я гневно. И – проваливаюсь в черное беспамятство.
Примерно в это же время Хайнрих Драй заканчивает оборудовать позицию. Укладывает зачехленную винтовку, укутанную непромокаемой тканью, в неглубокую прямоугольную ямку. Аккуратно прикрывает ее пластами дерна. Светит фонарем сквозь пальцы, оглядывая траву в поисках неубранных кусочков земли. В последний раз проверяет обзор через небольшое отверстие в живой изгороди. Прикладывает к глазам трубку оптического прицела. Удовлетворенно кивает. Тщательно отряхивает одежду. И выбирается на полутемную аллею, предварительно оглядевшись по сторонам.
И в тот же момент на планете Рур наступает полдень. В рабочем кабинете Жака Кролла раздается трель коммуникатора.
– Слушаю, – отвечает удивленный директор благотворительного фонда.
– Господин Кролл, настоятельно рекомендую вам отменить свои распоряжения относительно Юджина Уэллса и баронессы Мишель Радецки. Попытки настаивать на выполнении ваших прежних приказов относительно вышеназванных персон будут пресекаться, – произносит механический голос…
Глава 18. Настоящая репетиция
Сегодня я впервые еду на настоящую репетицию. Все, как у всамделишных музыкантов. Мишель арендовала для меня небольшой зал в Этно-холле. Мишель – всегда за моей спиной и всегда на полшага впереди. Всегда предусмотрит тысячи мелочей, о которых я и подумать-то не мог. Типа охраны, транспорта, оборудования, денег на карманные расходы, одежды, носового платка в кармане и пакета с большими вкусными бутербродами из ресторана. Даже собственного пресс-секретаря приставила. Дюжего парня, больше похожего на грузчика, которого теперь вместо меня терзают разные репортеры. Я краем уха слышал его ответы и был порядком удивлен. В ответ на глупые вопросы о разной чуши он с ослепительной улыбкой и совершенно не задумываясь нес еще большую чушь.
– Этот парень свое дело знает, успокойся, – так мне Мишель сказала.
– Но ведь он обо мне не знает ничего. Как же он будет обо мне рассказывать?
