– Волк, брат, да ты пел, вроде в тебя черный вселился! – белозубо скалится Чертополох. – Эти белые блюз по-настоящему и не понимают вовсе. А ты – словно в гетто родился.
Все почему-то начинают хохотать после этих слов. Немного погодя, когда понимаю, что смеются не надо мной, тоже присоединяюсь к всеобщей истерии.
– Он… черный… я… не могу… – покатывается Торки.
– Сдохнуть можно, – тычет пальцем в Чертополоха Иван, едва не перегибаясь от смеха вдвое.
– Эта… образина… – сквозь слезы поясняет мне Щипач. – Он… пигментацию себе сменил… чтоб за своего на Новом Конго сойти… за дочкой тамошнего туза приударить… тоже мне – негр…
И хохот раздается с новой силой. Чертополох, обиженно отвернувшись к стене, держится до конца. Но потом не выдерживает, присоединяется к веселью.
– Все равно мне от ворот поворот дали, – сообщает он сквозь смех.
– А чего ж назад не перекрасился?
– Да деньги кончились. А потом привык как-то.
И мы пускаем бутылочку по кругу, закрепляя соглашение. Когда бутылка под смешки и прибаутки незаметно проходит несколько кругов и пустеет, я свободно подхожу к Варвару и усаживаюсь рядом.
– Ну, что, Волк? Сбацаем?
– Сбацаем, Варвар. Сегодня играем Хукера. Пойдет?
– Ну, с твоим репертуаром не соскучишься. Сбрасывай. Расселись, парни.
И мы начинаем. То ли виски всему виной, то ли ощущение какого-то братства, что меня поглотило, но я снова обо всем забыл. Так, сидя на стуле, руки на спинке перед собой, и пел. Сначала «Pots On, Gas On High». Потом щемяще-ритмичную «We Might As Well Call It Through». Варвар просто млел, стуча по клавишам. Щипач едва из кресла своего не вывалился – он сидя играл. Мы все сидя играли. Как на вечеринке. Или как на сцене крохотного кабачка, каких море в городах Новой Калифорнии. «A Sheep Out On The Foam». «Sittin' In My Dark Room». Эти названия, скажу вам – сами как музыка звучат. А уж как самозабвенно Чертополох выдувал. Нет, есть в этом что-то магическое. Что-то от бога. Или от дьявола. Что-то такое, что делает тебя не от мира сего.
– Больше жизни, жизни хочу, – так Варвар сказал, запуская новую тему. Куда уж больше-то! Мы и так все как зомби стали. Глаза пустые, рты раскрыты. Рабы звука, что сами и создали.
И так мы больше часа лабали. Взмокли, несмотря на кондиционеры. Расстегнулись до пупа. Выпили все пиво.
– Хорош, Волк. Пауза, – говорит, отдуваясь Варвар. – Профсоюз не велит лабать за раз больше сорока минут. Сорок пашем – двадцать курим. Так ты нас до концерта загонишь.
И все расслаблено выдыхают, опуская инструменты.
– Эй, бой, притащи-ка нам еще пару бутылочек виски! И пива! – кричит Торки кому-то в коридор.
– Слушай, Красный Волк, а чего бы тебе девочек на подпев не взять? – осторожно интересуется Щипач.
– Девочек?
– Ну да. Их ведь Фил за компанию с нами попер. Они вроде без работы теперь.
– А можно?
– Ты – босс, тебе все можно, – с серьезной миной отвечает Щипач.
Я вспоминаю, как на концерте покачивали роскошными бедрами и выдыхали окончания длинноногие гурии. Как вибрировали их голоса. Потом перед глазами невольно встают кадры новостной передачи, где наши девушки танцуют обнаженными, сверкая ослепительными телами. Черт возьми, о чем это я думаю?
– А они захотят?
– Чувак, ты без работы хоть раз сидел, а? – осведомляется Торки. И я понимаю, что спросил что-то не то.
– Я не против. Пусть приходят. Они красивые, – говорю я. – И поют здорово.
– Еще бы. Фил абы кого к себе не брал. Только лучших, – соглашается Щипач. – Погоди минуту.
И он куда-то исчезает.
Вокалистки пришли быстро. Будто ждали в соседней комнате. А может, так оно и было. Одновременно с ними появился и посыльный с корзиной, набитой выпивкой.
Девушки сегодня одеты в брюки и яркие свободные свитера. Совсем не похожи на тех эффектных сексапилок, что заводили народ на сцене. Сегодня они привлекательны, но одновременно целомудренны, что ли? Эти женщины, кто их разберет? Они способны маскироваться не хуже вражеских снайперов.
– Здравствуйте, сэр, – за всех говорит мне одна из вокалисток. Черноволосая.
– Здравствуйте. Зовите меня Юджином, – меня выбивает из колеи то, что исходит от этих женщин. Смущение, жадное ожидание, откровенный интерес, смешанный с каким-то совершенно отвязным бесстыдством. От этой взвеси я теряюсь.
– Я Фатин, – улыбаясь, кивает мне черноволосая.
– Калеа. Рина, – представляются блондинки.
И все они свободно рассаживаются, кто где. Они тоже вернулись домой. Они чувствуют себя как рыбы в воде.
– Щипач сказал, что вы хотите с нами выступать, – неуверенно начинаю я.
– Да, Юджин. Хотим. Ты отвязно лабал. Кто ж не захочет? – опять говорит за всех черноволосая. Остальные согласно кивают, кидая на подругу быстрые внимательные взгляды. Такие странные взгляды. Необычные. Мужчины так друг на друга не смотрят.
– Ну, тогда – добро пожаловать. Все вопросы решите с Джеком. Этот такой мужик в галстуке.
– Мы помним, – кажется, Фатин всегда впереди этой троицы.
– Скажите ему, что я вас взял.
– Скажем, Юджин, – на этот раз ответить успевает одна из блондинок. Рина. Отвечает и торжествующе смотрит на слегка прикусившую губу брюнетку.
– Это дело надо спрыснуть, – заявляет Деревенщина Торки.
– Точно, – поддерживают парни.
– Я тоже не прочь, – говорю. – Только как мы играть-то после будем? Да и вредно это – столько пить.
И все смотрят на меня удивленно, скрывая сожаление.
Седой Варвар осторожно покашливает.
– Ты это… Волк… не обижайся только… – неуверенно начинает он. – Кто ж без допинга-то лабает? Вредно, говоришь? Ну и что? Без саморазрушения нету этого, как его, творчества. Пока не раскроешь душу-то – она наружу не пойдет. Джем без бутылочки – все равно, что тучи без дождя. Въезжаешь?
– Вроде бы.
– И на концерте. Ты что – решил, будто мы дурь хаваем для кайфа, как эти пустоголовые? Не, парень. Мы так сознание расширяем. Раскрываемся на все сто. А эти, что в зале? Ты почему, думаешь, мы только по имперским планетам катаемся? Есть ведь такие богатые колонии – чистый отпад! Все дело в этой штуке, которая вот тут упрятана, – и он постукивает себя согнутым пальцем по лбу. – Эта штука, она есть у имперцев, но нет у колонистов. А без нее все наши эффекты, свет, шум – не разогреют публику-то. Они ведь все направлены только на то, чтобы этого жучка в башке расшевелить. И уж он-то даст копоти! А если в башке ничего не отзовется – играть мы будем в пустоте. В вакууме. И никогда на обратный билет не заработаем. Публике-то, ей все равно, под что тащиться. Что под блюз, что под народную музыку. Лишь бы психоделики их мозги включили.
– Получается, без центра равновесия нам и играть-то ни к чему, так? И кайф от блюза я из-за этой железяки в башке имею? – вопрошаю я.
