Троих охранников, оставленных Негодиным сторожить хлебное месторождение, он сжег вместе с караулкой на проходной в первую же ночь, облив бензином деревянную пристройку. А решетки на окнах и подпертая снаружи дверь не позволили никому уйти от возмездия. Справедливого или нет? Никитин считал, что справедливого. И, наверное, был прав.
Из Павлова приплывали еще дважды и оба раза уходили с большими потерями. Попытки обойти завод посуху и штурмовать со стороны горы тоже провалились — оголодавшие твареныши стали неожиданными союзниками. А с реки…
— А с реки я все заминировал. Где растяжки поставил, где «вьетнамские самострелы» закопаны, волчьи ямы еще… Там вода почти к забору подходит, на нем колючая проволока и «егоза», а внизу на ширину три метра все сплошняком…
— Ты где столько гранат нашел? Не поверю, будто они вот просто так везде кучами лежали и тебя дожидались.
— Сделал.
— Сам?
— Ну… я же инженер-механик, а не хрен собачий. Селитру из магазинов таскал, кое-какие химикаты… Запалы терочные.
— А в магазин как, пешком?
— Ползком.
Способ, изобретенный Владимиром Ивановичем для путешествий по городу, отличался простотой, наглостью и безумием. Обыкновенный деревянный ящик, размерами и формой напоминающий крышку гроба, переворачивался и ставился на колеса от детского велосипеда. Маленькие такие, боковые. И вот в этом танке можно было вполне передвигаться по улицам на четвереньках. Правда, очень медленно, постоянно приходилось пережидать, когда привлеченные движением твареныши успокоятся и разбегутся. Я бы так не рискнул — сутки добираться до площади Горького и обратно. Когда-то на это уходило минут двадцать-двадцать пять, только подняться по Похвалинскому съезду.
Выговорившись, Никитин как-то обмяк, будто выдернули из человека тот стержень, что помогал жить и держаться. И огонек в глазах, загоревшийся было от подробностей захвата дебаркадера и «РТ-300», погас. Погас и больше не загорался.
— Я помогу вам.
— Чем? — Андрей скептически оглядел беспомощно лежащую в кровати фигуру.
— Ну-у-у… чем сумею.
К вечеру самочувствие нашего гостя, не пленником же его называть, резко ухудшилось. Поднялась температура, вся левая сторона груди опухла и покраснела, а от раны пошел тяжелый запах.
— Сдохнет же, — шепнул Андрей, опасаясь, что иногда приходящий в сознание Никитин сможет услышать.
— Угу, резать надо. А ты хирург?
— Нет, я больше по компьютерным внутренностям.
— То-то и оно, у меня руки тоже под другое заточены.
— Жалко мужика, пап.
— Мне, что ли, радостно? Резать будешь?
— Не умею.
— Про что и говорю.
Ситуация — хуже некуда. Ладно бы пуля навылет прошла, так нет же, попала вся искореженная рикошетом, да еще забила в рану грязь и нитки с промасленной спецовочной куртки. И застряла внутри, каким-то чудом не задев крупные кровеносные сосуды. Что там еще есть, ребра? Хрен с ними, срастутся как-нибудь, а вот если не вытащим свинцовый подарочек… К утру не к утру, но к следующему вечеру кони двинет обязательно. Так бы, конечно, и подольше мог продержаться, но общее состояние организма оставляло желать лучшего. Иваныч и живой мало чем от покойника отличается. Значит… значит, остается одно…
— Тащи водку в кают-компанию и приготовь там стол.
— Но…
— Вот заодно и приберешься.
Андрей ушел, тихонько прикрыв за собой дверь, и я поднялся следом. Тоже пора заняться делом. Мне в машинное отделение, где стоит верстак с тисками и закрепленный к стене наждак. Сооружу что-нибудь похожее на скальпель из ножовочного полотна. Моим ножом, конечно, людей резать можно, но… как бы сказать… одноразово. Придется самому изобретать хирургический инструмент. Точнее — малый набор палача-любителя. А куда деваться, если в корабельной аптечке из всего медицинского только рулончик лейкопластыря и два пузырька настойки боярышника? В случае удачной операции — оба выпью лично.
— Иваныч, пей! — Но Никитин упрямо мотает головой и здоровой рукой пытается оттолкнуть стакан. — Пей, говорю, а не грабками маши! Сейчас ведь зафиксирую.
Заканчивалась вторая бутылка водки, а пациент никак не хотел отключаться. Мы привязали его к столу, оставив свободной только правую руку и голову для удобства принятия анестезии внутрь.
— Иваныч, давай еще, а? Пока добром прошу.
Раненый пьяно отмахивался — от солидной дозы без закуски боль поутихла, и он чувствовал себя более-менее сносно. Но мозги уже не работали, и потому, забыв о предстоящей операции, Никитин сопротивлялся дальнейшему накачиванию.
— Андрюш, вяжи!
Дальше заливали насильно — один держал, другой заливал прямо из бутылки. Половина проливалась на пол и на руки, но это нормально, будем считать дезинфекцией. Оказалось, что не хватало совсем немного — после нескольких глотков Иваныч отключился, безвольно повернув голову набок. Он готов, а я? С чего начинать? Ни хирургических перчаток, ни толкового инструмента, ни хрена лысого… Самоучитель бы какой, что ли. Весь опыт заключается в наложении швов. Кривых.
— Обрабатывай вокруг раны.
— Много?
— Лей больше, не ошибешься.
Странно, руки дрожат. Резать насмерть — не дрожат, а вот тут на тебе… Спокойно, Михалыч, ты сможешь. Спасибо, Михалыч, — благодарю сам себя за поддержку. Начали?
— Скальпель.
— Какой?
Ах да, он уже у меня в руке. Делаю надрез. Не поцарапать стол — краем сознания пробегает глумливая мысль и тут же исчезает, испугавшись вида крови. Еще глубже… Ни хрена не видать.
— Лей воду.
— А можно?
— Откуда я знаю? Лей!
В воду добавили немного «ведьминого зелья» — хуже, чем есть, все равно не будет. Кровь пузырится, как от перекиси водорода.
— Промокни рану. Так, хорошо… Дай щуп.
Никогда не думал, что буду ковыряться в живом человеке обычной крестовой отверткой. Иваныч вдруг открывает глаза, совершенно трезвые, и орет. Андрей затыкает его рот горлышком пластиковой бутылки и сжимает ее. Об этом договорились заранее — стеклянную может раскусить и пораниться осколками. А так… не хуже капельницы.
— Готов.
— В смысле?
— Спит опять.
— Не пугай так. Ага, вот она, у кости остановилась.
— Не сломала?
— Я не Иван Грозный, без рентгена насквозь не вижу. Лей еще воды. Промокни.
Режу глубже, в сторону плечевого сустава. Иначе не достать. Как это потом обратно зашивать? И, главное, чем? Да и можно ли?
— Пинцет.
Тот самый, которым из меня недавно выковыривали дробинки. Маленький пинцетик из маникюрного набора покойного Михал Сергеича Негодина. Но его достаточно, чтобы ухватить пулю. Никитин опять орет благим матом… тащу… бросаю в ведро, где уже лежат комки окровавленных тряпок.
