Где сейчас это счастье и те женихи с невестами? Смыло… Волнами, жизнью, смертью… Может, кто и остался.
Но что все о грустном? Мы живы, и нам жить. А прошлое… что ж, в него бывает полезно оглянуться, но смотреть лучше в будущее. Оно всегда светлое и хорошее. Наверное, так. Во всяком случае, надеюсь на это.
Знакомые все места, исхоженные вдоль и поперек как днем, так и ночью. По берегу — ногами, по воде — на веслах и под мотором. Скоро будем дома. Дома… если он остался, и если его еще можно назвать домом. Сколько в нем прожили? Четырнадцать лет, так, кажется. Немало. И опять все строю, строю, строю… Привычка?
А вот на террасе крутого берега — церковь. Больше пятисот лет мои предки в ней крестились, венчались, отпевались. И даже в новые времена, когда для скорости процедуры вокруг алтаря водили хороводы из восьми пар молодоженов одновременно, местные жители в таком непотребстве не участвовали. Скромная гордыня, притом наследственная, отроду не знавшая над собой крепостного права и барина.
— Невместно! — так перед моим венчанием говорила старшая сестра моего же деда, потрясая перед носом отца Евгения сухонькими кулачками. — Саргаям то зазорно!
Взыграла в бабушке буйная шляхецкая кровь, щедро замешанная на казацкой закваске. И пусть нет на стене выщербленной прадедовской карабели, но гонор остался, на половину города хватит. Отстояла бабуля старинную привилегию, и священник во время обряда все зябко поводил плечами, бросая косые взгляды на можжевеловую клюку в ее руках. Бывали, знаете ли, прецеденты.
— Где поворачивать будем? — Андрей разглядывал берег с таким любопытством, будто видел в первый раз.
— Не знаю, может быть, со стороны лугов зайти?
Проблема состояла в том, что когда-то вдоль Волги была построена дамба, защищающая от наводнений прибрежные поселки и Артемовские луга. Сейчас она залита водой, но мерить глубину собственным брюхом не хотелось. Тем более все, как забором, огорожено столбами линий электропередачи с натянутыми проводами. Рвать грудью финишную ленточку? Нет уж, на фиг, лучше спуститься ниже по течению километров на десять и постараться найти проход. Тут среди теснящихся вплотную друг к другу промышленных предприятий, понатыканных у самой воды, его точно нет.
— Как там Иваныч?
— Спит, — ответил сын. — Скушал бутылку обезболивающего и храпит.
Ну вот и славно, вот пусть и отдыхает. Сон — это тоже лекарство. Может, найдем еще что-нибудь дома, но надежды мало — аптечка была на кухне, на первом этаже, так что теперь этими пилюлями рыбки пробавляются. А вот на втором… Собственно, надежда на то, что уцелел второй этаж, и заставила отправиться в путь. Там у меня есть кое-что, и если оно сохранилось, то окупит все расходы драгоценного горючего.
У меня в жизни случалось много всякого «не» и «недо». Недоучившийся инженер, недостреленный прапорщик, недоеденный тваренышами дачник. Нет, дачник, это потом… А, неважно это, важно другое — невинное и безобидное хобби в виде коллекционирования на жестком диске компьютера технической и справочной литературы. Тащил все, в тайной надежде когда-нибудь прочитать, выучить, попробовать… Сам точно не помню, что там есть. Но много интересного начиная от «Справочника юного террориста» и книги «Как построить сельский дом» до… до… до бесконечности. Конечно, много и откровенного мусора, такого, как вышеупомянутый «Справочник», только другого все равно нет и не предвидится. В Ворсме технические библиотеки отсутствовали как класс даже в просвещенные времена Иосифа Виссарионовича, а соваться в Нижний не хочу. Так, пробежались по краешку, и достаточно.
В конце-то концов, пусть Никитин сам разбирается, что пригодится, а чего можно удалить. Он механик? Вот и гаечный ключ ему в руки. Или еще куда — по желанию.
Проход нашелся. Более того, он был обозначен двумя затопленными экскаваторами, стоящими как часовые по обеим сторонам. Тут когда-то добывали песок — местный комбинат ЖБИ втихаря умудрился раскопать дамбу для нужд собственного производства. Ну и попутно загадить окрестности застывшими лепешками неиспользованного бетона. Сейчас это все под водой, но археологи будущего немало поломают головы над загадкой исчезнувшей цивилизации — что это за громадный зверь оставлял не менее громадные кучи? Думаю, что даже целую теорию придумают с картинками, доказательствами, схемами и графиками эволюции. Подобной хренью до Нашествия тоже занимались — в Нижегородском университете. ФАИ, кажется, назывался, — факультет архивных исследований. Разогнали дармоедов, слава богу. А я бы еще и посадил.
Держу самый малый ход, стараясь идти над грунтовками, которые хорошо помню. Но на всякий случай Андрей то и дело промеряет глубину шестом. Мало ли что, наши луга были довольно популярным местом отдыха, и внизу вполне может остаться затопленная машина. Или целый самосвал, вон как тот, чей поднятый кузов чуть выглядывает из воды. И поделом ему — наверняка, паскуда, вывозил строительный мусор и был застигнут тваренышами врасплох. Еще один плюсик зверям запишем — борьба за чистоту окружающей среды.
А вот, кстати, и они, легки на помине — навстречу дрейфует, покачиваясь на поднятой волне, раздутый трупик. И откуда его принесло? Андрей отталкивает утопленника шестом и кричит, подняв голову к рубке:
— Иваныча свежей печенкой кормить будем?
Показываю в ответ кулак:
— Вперед посматривай!
— А чего смотреть? И так все видно.
Действительно, дом уже показался вдали, выглядывая из воды, как поплавок. Или как корабль с ватерлинией из красного кирпича, разделяющей этажи. Если только бывают корабли под зелеными черепичными парусами. А чего им не быть-то? Вот он, есть, плывет себе по волнам «Летучим голландцем», только встречным сулит не несчастья и будущие крушения, а напоминает об исчерпанном лимите катастроф. И о том, что впереди целая жизнь, зависящая только от нас. Не беспокойся, друг, тебе не будет стыдно за своих жильцов. Обещаю.
И кажется, что он чувствует, понимает и слышит. Подмигивает приветливо окошком Леночкиной комнаты. Нет, это, скорее всего, играет в стеклах отраженное от воды солнце. А жалко… За столько лет свыкся с домом, как можно свыкнуться с живым существом, и он отвечал тем же. Каждый кирпич, каждая доска, каждый гвоздь прошел через мои руки — это выстраданный и выращенный ребенок. Выросший. Благодарный, добрый.
Он должен был достаться детям. Для того и строился новый в деревне, чтобы на старости лет уехать туда да коптить небеса неторопливо и чинно, заведя огородик, десяток ульев да сад на три десятка деревьев. Здесь же земли мало. Как развернешься на двадцати сотках, если душа требует простора? Ну грядки, ну три яблони, десяток кустов, ну прудик с карасями… и все! И гудит по ночам Казанское шоссе. И соседские машины тарахтят под окнами туда-сюда по пять раз в день. А в Дуброво тишина. Была.
