— Так и будет. Иначе для чего было оставлять с ним верных рабов, — избранник Аттилы продолжал улыбаться, вспоминая неподдельный ужас, с которым слушали приказ о будущей «рабской» роли трое из его телохранителей. Но дело превыше всего! Сейчас они преданно ухаживают за чуть живым господином, а в нужный миг расчистят дорогу армии правоверных.
Он не сомневался, что так и будет, Эргез будто воочию видел, как эти храбрецы в единый миг превращаются из согбенных двуногих мулов в свирепых горных барсов, для которых нет пьянее напитка, чем кровь врага. Халиф подумал, что дорого бы дал за то, чтобы видеть, как его воины станут расправляться со стражей у ворот.
Увы, он был лишен такой радости. Но зато все прочее будет ему подвластно, едва прозвучит приказ и сгрудившиеся на мосту пред воротами Трактира возы караванщиков выплеснут десятки верных Пророку воинов. Они, как вышедшая из берегов река, затопят жалкое вместилище греха, язвенный нарыв на теле обновленной планеты. Ибо сказал Властитель Правоверных: «Твердь, омытая слезами праведников, да не станет вновь пристанищем развратителей и поругателей истинной веры».
Наместник помнил, как, собрав детей в круг, Аттила рассказывал им о гнусных ересях и греховных вожделениях миллиардов двуногих тварей, населявших планету.
В те давние времена они с братом и представить себе не могли, что существовали такие огромные селения, что людей в каждом из них жило не меньше, чем ныне на всей планете. Конечно, они не могли впустить в душу ядовитого червя неверия, но были счастливы, когда Пророк воочию показал им живые картины из этих городов.
«Они умерли, ибо не знали, для чего живут, — говорил всемудрейший посланник Творца. — А не знали потому, что каждый веровал в ложных богов. И вместо живого дыхания истины, приходящей в этот мир с искренней верой, они всякий день вдыхали отраву бессмысленных, ненужных знаний. Похоть ума развратила их, и жажда наслаждений иссушила тела. Века и века Господь справедливый и всеблагой собирал воедино слезы праведников, терзаемых за вины этого мира. Лишь когда последняя капля переполнила чашу терпения Господнего, тот обернул слезы бессилия и отчаяния в потоки Божьего гнева. И не укрыться от него было тем, кто рядился в прежние ризы скверны и желал короной суетности украсить никчемное чело».
— Они все умрут, — приходя в трепетное возбуждение от возникшего в голове образа предстоящей резни, прошептал халиф. — Умрут, ибо упустили дарованный им шанс принять истинную веру, подняли оружие на посланцев светлой вести, и нет им пощады ни в этом мире, ни в грядущем!
— Между тем, — продолжал гонец, — Тимур успешно преследует Лешагу.
— Твой человек оставил ему знак? — уточнил Эргез.
— Да, он выцарапал на плошке гору с ястребиными крыльями и выбросил ее на обочину дороги.
Наместник покачал головой:
— Его могли заметить.
— Однако не заметили. Он по-прежнему ловок и сообразителен.
* * *
Они шли, не останавливаясь, уже несколько часов кряду.
— Куда мы идем? — ближе к полудню, взмолилась обессилевшая девушка.
— Вперед, — удивился Лешага.
— Куда? Зачем? — голос Лил звучал требовательно.
— Отсюда четыре дневных перехода до Монастыря, там сделаем базовый лагерь, осмотримся.
— А как же все остальные?! — воскликнула дочь старосты, взбудораженная происходящим. — Ведь у тебя же был другой план?!
Лехе вспомнилась фраза наставника: «Если бы подушка знала, что творится у меня в голове, я бы изрубил ее на куски». Наверное, и сам Бирюк перенял эту мудрость у кого-то, ибо никогда не спал на подушке.
«А может, действительно изрубил?» — мелькнуло в голове.
— Остальные пойдут другим путем, — не вдаваясь в объяснения, буркнул он.
Бывшему стражу очень нравилось слушать голос своей женщины, но вот отвечать не хотелось совершенно. Более того, всякий личный вопрос отдавался в нем странной болью, будто, пускаясь в объяснения, он медленно выдергивал из горла зазубренное острие, вроде тех, какими бьют рыбу и ластоногих свиней охотники Полночного Предела.
В любом другом случае Лешага просто поглядел бы на любопытного болтуна недобрым взглядом, и тот бы примолк, будто язык проглотил. С Лилией это не проходило. Он вообще не мог глядеть на нее сурово, даже когда сердился. Ведь стоило увидеть, как девушка улыбается, как сияют ее глаза, и самое мрачное настроение странным образом отступало. В свободное время это его тревожило, но сколько его было, того свободного времени?! Да и то всякую минуту его неотступно тянуло к ней.
— Чудесно! — хмыкнула Лилия. — Вот мы пришли к Монастырю, разбили лагерь. Что дальше?
— Я пойду к Барьеру, — без тени колебания заявил ученик Старого Бирюка.
Кто бы сомневался, что мастерить соху из старого пня, запрягать в нее Стаю и возделывать лесную поляну не входило в его планы.
— Замечательно! — восхитилась Лил. — А что буду делать я?
— Ждать меня, — пояснил Светлый Рыцарь, искренне удивляясь, как можно не понимать таких простых вещей.
— Одна, в лесу, — как-то странно хмыкнула девушка. — Помнишь, чем в прошлый раз это все закончилось?
— Ну, почему одна? С тобой будет Стая. Я возьму с собой только Черного. — Воин нахмурился. Лил была сама на себя не похожа.
— Прекрасно. А я буду сидеть в шалаше и ждать у костра, когда ненаглядный решит осчастливить меня посещением?!
Лешага остановился и задумчиво поглядел на любимую.
— А что не так?
— Все не так! — взорвалась она. — Я не хочу жить в лесу, как дикий зверь! — Лил сжала кулачки и осеклась под недоумевающим взглядом бывшего стража. — Прости, я не то имела в виду. Я понимаю, что ты всю жизнь в пути. Для тебя, как, вон, и для Черного, жизнь внутри ограды — тяжкая неволя, какую с трудом можно терпеть лишь короткое время. Но мне тяжело. Ты мчишься через лес, подобно волку, я за тобой не поспеваю. Я уже ног под собой не чую. — Она всхлипнула от жалости к себе и гложущей досады.
— Зря я Марата послушал, — меж бровей Лешаги пролегла глубокая складка. — Надо было тебе к Декану идти.
— Ах, вот как! — вспыхнула дочь старосты. — Может, надо было меня и вовсе Заурбеку продать? Я для тебя кто? Добыча?! Самому не нужна — уступлю приятелю, чего добру пропадать?!
Она хотела добавить: «Спасибо, что не Марату», но, даже сгоряча, не стала приплетать драконида. Тот, пожалуй, был единственным верным другом. И если кто тут и понимал ее, то этот покрытый чешуей юнец, куда более человечный, чем многие из тех, с кем столкнула ее жизнь. На глаза девушки навернулись злые слезы. Она зажмурилась и задержала дыхание, стараясь не разреветься.
