Не то чтобы старший советник Новой Республики обожала проводить время в накладывании на себя слоев грима и косметики. Она не делала ни малейшей попытки скрыть серебристые пряди в темных от природы волосах. И никогда не прятала следы, которое оставило на ее лице время. Она заслужила каждый из прожитых годов и не собиралась укорять своих ровесников самим допущением, будто возраста нужно стесняться.
Но чтобы лицо не блестело под яркими прожекторами, когда включат голографические камеры, немного пудры не помешает. Да и бледность чересчур сильна, чтобы все поверили, будто с Мон Мотмой все в порядке. К пудре добавился и румянец, пусть искусственный.
Мон Мотма оправила белоснежное платье и, притворяясь энергичной и бодрой, подошла к дверям.
Те распахнулись, пропустив ее в холл, где ждали двое из свиты.
Того, кто пониже ростом, звали Малан Тугрика, он был родом с Алдераана, но потерял родную планету задолго до того, как на орбиту Алдеры вышла Звезда Смерти. Он входил в свиту Мон Мотмы с первых дней Альянса. В толпе Тугрика не выделялся — среднего возраста, заурядной внешности; если бы не окладистая борода и усы, на него вообще бы никогда не обращали внимания. И все же самыми примечательными у него были глаза, светлые и очень печальные. О его способностях нельзя было сказать ничего определенного, разве что отметить невероятную преданность хозяйке и великолепную память. Б качестве личного секретаря Малан Тугрика давал сто очков вперед любому из дроидов серии ЗПО.
— Доброе утро, — сказал он. — Через полчаса у вас…
— Обождите, — с улыбкой перебила его Мон Мотма. — Я еше не пила утреннего кафа. Вы хотите, чтобы я мужественно встретила новый день и принялась за дела, не проснувшись окончательно?
Она направилась к турболифту. -. Доброе утро, Толокай.
— Бодрое утро, советник, — прозвучал в ответ монотонный голос.
На почти человеческом лице готала с широким приплюснутым носом и пучком растительности на подбородке улыбки не было. Впрочем, Толокай никогда не улыбался. Два конусообразных роговых нароста на лбу на самом деле рогами не являлись, это была своеобразная радарная установка, благодаря которой готалы считались превосходными охотниками и разведчиками. А уж телохранителями они были почти непревзойденными.
Когда рядом был Толокай, Мон Мотма не боялась нападений и покушений. И неважно, как тщательно их готовили; в нынешние тяжелые времена Мон Мотме была необходима такая уверенность.
Советник вызвала лифт, дождалась, когда мужчины займут свои места подле нее.
— Если мне будет позволено, советник, — произнес Толокай, — я бы хотел коечто показать вам.
— Я надолго запомню сюрприз? — улыбнулась Мон Мотма.
— Нет, ненадолго. Во имя всех готалов! — из складов туники телохранитель вытащил длинный изогнутый клинок.
Время потекло еле-еле, словно кто-то пустил запись фильма на самой медленной скорости, чтобы зрители не пропустили ни малейшей детали, ни единого жеста. Клинок начал опускаться по широкой дуге. Кто-то закричал, Малан Тугрина, нелепо растопырив руки, бросился между готалом и женщиной. Острие кинжала вошло алдераанцу в грудь, но алдераанец сумел все-таки оттолкнуть обезумевшего телохранителя.
Малан обхватил готала обеими руками, лицо у него было белое, точно мел, на лбу вздулись синие вены. Секретарь разевал рот, но Мон Мотма не слышала ни единого слова. Толокай взялся за рукоять кинжала, торчащего из груди Тугрины.
Мон Мотма вдруг обнаружила, что способна двигаться, слух тоже вернулся.
— Бегите, бегите! — кричал секретарь.
В словах Толокая не было ни малейшего смысла: — Стой и прими заслуженную смерть!
Сама не зная как, Мон Мотма очутилась у дверей, ведущих на лестницу, услышала чей-то всхлип и тяжелый удар, оглянулась. Ее секретарь сползал на пол, хватаясь за портьеру, Толокай бежал к своей жертве, занося оружие. Путаясь в длинной юбке, Мон Мотма помчалась по ступеням вниз.
Недостаточно быстро. Она успела добраться лишь до первой площадки, когда ее схватили сзади за волосы, л в следующую секунду женщина уже катилась по ступенькам.
От удара о следующую плошадку в груди негромко хрустнуло, боль прошила тело от макушки до пальцев ног.
Мон Мотма не могла дышать, не могла шевельнуть даже мизинцем — только смотреть вверх, на убийцу. Широкоскулое лицо Толокая было такое же, как всегда, задумчивое и спокойное. Как у всех готалов. Мон Мотма попыталась спросить: за что? Но не сумела, в легких не было воздуха, Толокай и так все понял. Как всегда.
— За мой народ, — повторил он. — Чтобы избавить вселенную от напасти, которую ты называешь людьми. Мне жаль.
С достоинством и с нелепой в этой ситуации осторожностью готал сделал несколько шагов.
Он преодолел, наверное, половину лестничного пролета, когда сверху через перила перевалилось окровавленное тело. Малан Тугрина рухнул готалу прямо на голову, и под жутковатый аккомпанемент ломающихся костей оба скатились вниз.
И опять Мон Мотма не поняла, как ей удалось посторониться, мужчины должны были свалиться прямо на нее, но всего лишь придавили ей ноги.
Оба лежали неподвижно, у обоих были закрыты глаза; шея Толокая вывернулась под таким углом, что не оставалось сомнений: телохранитель мертв. У Малана Тугрины на губах пузырилась кровавая пена. Мон Мотма разглядывала своих давних помощников и, как она полагала, друзей и старалась понять, что творилось в голове Толокая… и каким образом Малану удалось застать его врасплох… и что вообще происходит?! Секретарь открыл глаза.
— Я не… — прошептал он. — Я не… Стиснув зубы, Мон Мотма нагнулась к нему.
— Я не… я не принес вам каф… Светло-голубые глаза алдераанца закрылись. Голова его запрокинулась, но грудь еще поднималась и опускалась, пусть и еле заметными толчками.
Нужно было что-то делать. Как всегда. Мон Мотма отыскала комлинк.
— Тревога, — выговорила она. — Сенаторский этаж, лестница номер один. Тревога.
По лицу ее что-то текло, Она стерла жидкость свободной рукой и уставилась на ладонь, ожидая увидеть там кровь. Но по пальцам размазались слезы.
* * *
Галей был не толстым, скорее, массивным. Мощный торс с широкими плечами был установлен на. слишком коротеньких ножках, отчего он напоминал божка какогонибудь первобытного племени. Но никому не приходило в голову сообщить ему об этом. Волосы Галея были огненно-рыжими, а на круглом лице, пестром от веснушек, навечно запечатлелось недоумение, словно он не совсем понимал, что творится вокруг.
Что не соответствовало действительности. Он великолепно справлялся с работой, которая заключалась в составлении программ, для пищевых процессоров в кафтериях и офицерских столовых на «Мон Ремонде», чтобы на совещаниях, инструктажах и отдыхе никто не мог пожаловаться, что каф сегодня холодный и сварен, как минимум, позавчера.
