Мария прочитала новое Credo, приняла от Господа кусочек хлеба и отпила из чаши. Учитель благословил ее.
— Филипп!
Мой старый знакомый Филипп Лыков повторил то, что сделала Новицкая, только почему-то побледнел, когда пил из чаши, но преклонил колени перед алтарем и принял благословение Господа. Потом были Иоанн и Матрей, те апостолы, что оказались в этот момент в Риме.
— Павел VII!
Папу принесли на носилках. Он был страшно худ, а кожа его имела желтоватый оттенок. Господь впился в него глазами, и старик слабым голосом, медленно, повторил Credo, позорно споткнувшись на «Кетцалькоатле» (впрочем, в этом месте спотыкался каждый второй). Папа принял причастие, и я увидел, как на его руке проявляется Знак Спасения.
— Игнатий Лойола!
Вот так, без упоминания его святости. Может быть, из святых и правда можно разжаловать?
Лойолу привели двое мускулистых парней и поставили его на колени перед престолом. Святой поднял голову и посмотрел в глаза Господу. И два горящих взгляда встретились, как пламенные мечи. Этот поединок продолжался мучительно долго, но наконец Лойола опустил голову и тихо сказал:
— Прости меня, Господи, я принял тебя за другого.
— Встань, святой Игнатий, и прими причастие Третьего Завета. Ты прощен.
Потом были другие святые. Кого-то приводили, кто-то приходил сам, но неизменно на их руках появлялись Знаки Спасения.
Церемония продолжалась. Святых сменили кардиналы и епископы, а хлеб все не кончался, и в чаше оставалось вино.
— Подумаешь, семью хлебами накормить толпу! — прошептал я. — Можно и одним!
— Не богохульствуй! — оборвал Марк. — Тебе мало?
Мало мне не было. Колени жутко болели, к тому же я замерз. По моим расчетам, давно миновал полдень, а Господь словно забыл о нас.
Началось причастие представителей рыцарских и монашеских орденов: бесконечные иоанниты, доминиканцы, кармелиты…
— Марк, а когда же мы? — шепотом спросил я.
— Заткнись, а то это будет завтра!
Францисканцы были последними, как провинившиеся. Храм пустел. В высоких окнах за алтарем небо приобрело багровый оттенок. Мы остались вдвоем перед престолом Господа.
— Марк! — наконец сказал он.
Мой друг с трудом поднялся на ноги и подошел к алтарю. Причастие, благословение. Когда же это кончится? Я уже еле стоял.
— Пьетрос!
Все мышцы болели. Я сжал зубы и попытался подняться. Марк было бросился мне на помощь, но Господь строго посмотрел на него.
— Ну, Пьетрос, — сказал Учитель, когда я встал перед престолом.
И я отчеканил Credo, накрепко врезавшееся мне в память за сотни повторений. Хлеб оказался обычным, только чуть сладковатым, а в чаше пылал огонь. Я помедлил, но наткнулся на горящий взгляд Господа.
— Это не смертельно, Пьетрос! Пей! — шепнул он.
И я отпил. Вино, но с сильным привкусом крови. Или мне это только показалось?
Я преклонил колени перед алтарем.
— Встань, я благословляю тебя!
Я мучительно поднялся.
— Иди и больше не греши! — усмехнулся Господь.
Мы пересекли площадь Святого Петра и плюхнулись в машину Марка. Уже давно был вечер. Горели фонари, зажигая упрямый снег разноцветными искрами.
— А ведь сегодня Рождество, Марк, — вспомнил я.
— Конечно. Скажи спасибо, что не пришлось стоять всенощную.
Марк сел за руль.
— Неужели ты в состоянии вести машину? — сказал я и закашлялся. Судя по всему, я простудился.
— В состоянии, в состоянии. Едем во дворец. Выкинем Канцелярию Святейшей инквизиции из твоих бывших апартаментов.
— Канцелярию чего?
— Ну ты даешь, Петр! Совсем новостей не знаешь. Неделю назад Господь издал указ о восстановлении Святейшей инквизиции. Но теперь она подчиняется непосредственно Господу.
Святейшая инквизиция выкинулась безропотно и сразу переехала во дворец Монтечитторио. Ей были явно малы мои скромные комнаты.
А я свалился с воспалением легких, чего, собственно, и следовало ожидать.
Меня регулярно навещал Марк, а как-то он притащил с собой Ивана, которого в последнее время все чаще величали Иоанном. По-моему, этого очень хотел сам юный апостол. Он вообще любил все возвышенное.
Ангелочек принес мне сетку апельсинов, которых у меня и так было полно, и долго витиевато разглагольствовал о Париже и своих успехах среди студентов Сорбонны.
Я кашлял. Почти беспрерывно. Каждый день мне кололи пенициллин, но он абсолютно не помогал. Ангелочек презрительно взглянул на упаковку с ампулами, лежавшую на тумбочке возле моей кровати.
— Говорят, появилась новая форма пневмонии, устойчивая к антибиотикам, — переключился он на другую тему. — В городе эпидемия. У Центрального вокзала целый квартал выкосило.
Марк свирепо уставился на Иоанна. Тот запнулся.
— Эпидемия гриппа, а не воспаления легких, — наставительно сказал мой друг.
— И того и другого, — беспечно согласился ангелочек. — Но вы не беспокойтесь. Никто из спасенных еще не умер. Умирают только «погибшие».
У Иоанна были хронические проблемы с переходом на «ты». В результате я тоже был вынужден говорить «вы» этому молокососу.
— А вы не боитесь меня навещать? — поинтересовался я. — Еще заразитесь.
— А нас Господь сразу вылечит наложением рук, — легкомысленно ответил мальчишка.
— Воспаление легких не заразно, — сказал Марк.
— А почему Господь не вылечит меня наложением рук? Надоело валяться. — Я кашлянул.
— Да вы как бы не совсем в милости, — хитро завернул Иоанн.
— Это что, вроде как быть чуть-чуть беременной? — поинтересовался я.
— Ну-у, — протянул Иоанн и залился краской.
Мне становилось все хуже. К концу января для меня стало проблемой сделать два шага по комнате. Кружилась голова. А еще мне начали сниться странные сны, точнее, один и тот же сон. Мне снился день двадцать пятое декабря: снег, коленопреклонение, присяга, преломление хлеба, причастие. Потом одно причастие. Я бредил им. Оно стало навязчивой идеей.
— Марк, слушай, а Господь еще проводил причастие после того дня? — спросил я у моего друга, когда тот навестил меня в очередной раз.
— Конечно. Каждые три недели. А то и чаще. И во всех церквях города тоже, их проводят верные Господу священники.
— И ты принимал в этом участие?
— Да, а то очень хреново становится.
Я впился в него глазами.
— А это не похоже на наркотическую зависимость?
— Откуда ты знаешь?
— О том, что ты принимал наркотики? Матвей рассказывал.
