Я не задумываясь, плавно, словно бы в замедленном кино, поднял пистолет и несколько раз выстрелил в черную амазонку на «Харлее», как стрелял уже однажды, на берегу Яузы.
Пули вылетели из ствола, хорошо видимые в прозрачном воздухе, и медленно, по дороге увеличиваясь в размерах, поплыли к мотоциклистке. Я удивился такой скорости движения того, что должно молниеносно пронзать пространство, принося в своих свинцовых или стальных граммах неотвратимое возмездие.
Но гигантская мотоциклистка и не думала трогаться с места. Она подняла руку – захрустела кожа, мне даже показалось, что я слышит скрип суставов огромной руки, и легким движением сняла с себя шапочку.
Упали под колеса «Харлея» золотые кудри, рядом бесшумно опустилась черная, вязаная шапка, несколько выпущенных мною пуль продолжали свой неотвратимый полет, почти достигнув мотоциклистки, а она сидела и спокойно смотрела на меня, смотрела Катиными глазами, Катиным лицом, на котором Катины губы изогнулись в чуть лукавой, такой знакомой мне Катиной усмешке…
«Не-е-е-ет!!!», – беззвучно заорал я, бросаясь вперед и не двигаясь с места, а пули с довольным, чавкающим звуком стали вонзаться в плоть, в черный и белый металл мотоцикла – одна ударила мотоциклистку в ногу, друга отскочила от никелированной стойки руля, третья пробила бензобак, и из образовавшегося отверстия выпорхнуло наружу рыжее, очень красивое на черном фоне, пламя.
Мотоциклистка продолжала спокойно смотреть на меня Катиным лицом, и тут мотоцикл бесшумно взорвался, стирая дымными росчерками все, что я видел – равнину, здание, голубизну неба, и улыбку сфинкса на милом и дорогом лице…
Последнее видение мне запомнилось лучше всего… Я снова видел себя со стороны, стоящего посреди залитого солнцем обыкновенного московского двора, очень похожего на тот, где жил Пашутин. Было лето, шелестели листвой деревья, чирикали и цвиркали птицы, в синем небе плыли маленькие, белые, пушистые облака. Я стоял на прогретом солнцем асфальте, явственно ощущая тепло, поднимающееся вверх, окутывающее все тело – ноги, туловище, пальцы рук. Было хорошо и спокойно, хотелось всю оставшуюся жизнь вот так вот простоять, задрав голову вверх, смотреть на небо, ощущать тепло и покой…
Неожиданно послышались шаги. Я повернул голову и увидел, как ко мне, точнее, к моему блаженствующему телу, идет по двору человек, небольшого роста, смешно подпрыгивающий при ходьбе. Человек был лысоват, строг, и насторожен. Он остановился, не дойдя до меня буквально метр, что-то быстро сказал, какую-то непонятную фразу, отрывистую и резкую, потом круто развернувшись, бросился назад, почти бегом, постоянно оглядываясь…
И то час же исчез двор, исчезло солнце, исчезло все вокруг, вновь поплыли разноцветные дымные змеи, и в наступившей после птичьего гомона тишине, словно эхом, повторились последние слова лысого, вдруг обретшие смысл: «…И закроем за собой дверь… Дверь-рь! В-верь-рь! Д-в-верь-рь! Дверь!!!»
Я проснулся и очумело обвел комнату мутным взором. Все, что приснилось мне в этом удивительном, так неожиданно навалившемся сне, я помнил отчетливо, вплоть до мельчайших подробностей, и это было очень странно – обычно я очень плохо запоминал свои сны.
Да и сам это сон, ни с того, ни с сего вдруг припечатавший меня к подушке, был странным – казалось бы, я должен был сейчас мучаться и страдать, думать о Кате, придумывать себе тысячу и один вариант ее местонахождения, а вместо этого вдруг лег и преспокойно заснул, смотря красивые, хотя и тревожные сны, а когда проснулся, то стал абсолютно спокоен за Катю – откуда-то вдруг появилась твердая уверенность, что она жива, и все будет в порядке!
Если душевно я чувствовал себя очень хорошо, и даже прекрасно, то телесно со мной творилось форменное безобразие. Поспав, я по идее должен был отдохнуть прежде всего физически, однако на деле все было наоборот – ватные руки и ноги еле-еле слушались меня, в голове звенело, а во рту чувствовался противный железистый привкус, словно я во сне лизал дверную ручку.
С большим трудом сев на кровати, я взглянул на часы и удивился – получалось, что я проспал без малого четыре часа, сейчас было уже почти шесть вечера!
Держась за стену, чтобы не упасть от слабости, кое-как я дошел до кухни, сел у стола, поглядел в окно и обнаружил, что во дворе нет красной «хонды» – Хосы опять куда-то уехал…
Руслан Кимович приехал почти через час после моего пробуждения. За это время я успел немного отойти от той физической немощи, которая вдруг навалилась на меня во сне, попил чаю, почувствовав себя достаточно бодро, попробовал закурить, но после первой же затяжки меня едва не уронило на пол с табуретки – во всем теле образовалась вдруг жуткая, неприятная слабость, голова поплыла, в ушах зазвенело…
Я затушил сигарету, посидел некоторое время, уткнув голову в сложенные на столе руки, и в таком положении меня застал Хосы.
Руслан Кимович вошел почти беззвучно, коротко глянул на меня, пододвинул к себе свободный табурет, сел и сказал:
– Был у пожарников, и у своего афганского друга. Есть информация. Как ты себя чувствуешь, Сергей Степанович?
Я с трудом поднял голову, посмотрел на Хосы мутноватыми глазами. Душевно, внутренне мне было очень спокойно, уютно и хорошо, и я вдруг почувствовал, что мне совершенно не интересно, какие новости привез Хосы, главное, я сам ЗНАЛ, что с Катей все в порядке, и этого хватало за глаза…
– Э-э-э! Да ты, я вижу, не отошел еще! – встревожился Руслан Кимович, вскочил и засуетился у плиты, раскочегаривая чайник.
– От чего… не отошел?… – с трудом ворочая языком, спросил я.
– Так я же тебе в чай успокоительного добавил! А то ты такой был… Я думал, сейчас уеду, вернусь, а тебя нету, усвистал освобождать свою благоверную! Ну, я и кинул в чашку крупинку опия…
– Чего? – вскинулся я: – Да вы… что! Наркомана из меня хотите… сделать… То-то я смотрю, сны… у меня таки… И сам я… как глиста, вялый весь!..
Хосы коротко рассмеялся, повернув ко мне смуглое лицо:
– Да ты не бойся, чудак! До того, как изобрели все эти реланиумы, элениумы, седуксены и феназепамы, опий был главным лекарством от нервов, и продавали его, между прочим, в каждой аптеке, по рецептам, разумеется! Я тебе дозу чуть-чуть не рассчитал – ты, оказывается, восприимчивый к опиатам, а я бухнул, как обычному человеку.
– А откуда… у вас опий? – пробормотал я, пытаясь усесться на табуретке так, чтобы поменьше напрягать мышцы. Руслан Кимович, вскипятив в серебряной турке какой-то отвар, быстро вылил его в чашечку, выключил газ и повернулся ко мне:
– Понимаешь, Сергей Степанович, и в йоге, и в даосизме, и во многих так называемых восточных единоборствах есть специальные асаны, тао, упражнения, медитации, требующие от адепта такой полной успокоенности и ясности духа, которую можно достичь только при помощи небольшого количества опия или других, подобных, препаратов. Разумеется, все эти тренировки не просто не частые, они проводятся раз-два в году, да и доля принимаемого опия вдвое меньше той, которую я дал тебе… Словом, не подумай, что я демагогствующий наркоман, я лишь использую то, что создали многовековой практикой сотни поколений моих предшественников. А сейчас выпей-ка вот это, и тебе сразу станет гораздо лучше!
