Потом лучи пропали, за окнами сомкнулась тьма, осталась только маленькая жёлтая лампочка над дверью в пилотскую кабину. Она была похожа на глаз злого лесного зверя, одного из тех, что водились на Церанге много лет назад, до войны. От неё становилось тоскливо…
Прошло часа три, или четыре, и за окнами снова появился свет — вспышки дальние, но яркие. Там шёл бой. Они летели на фронт.
И это тоже было впервые.
На самом деле, Тапри никак не мог понять, зачем его взяли в эту поездку? Пользы от него не было ровным счётом никакой — ходил за цергардом Эйнером хвостом, таращился по сторонам, чувствовал себя бездельником-дармоедом и угрызался совестью. Прифронтовая жизнь шла мимо него. Здесь всё куда-то двигалось. В северно-восточном направлении, злобно рыча моторами, ползли тяжёловозные болотоходы на огромных дутых колёсах, волокли дальнобойные орудия в чёрно-белых чехлах, с задранными к небу стволами. Следом тянулись бесконечные колоны солдат в черно-белых зимних маскхалатах. Это было совсем не похоже на кадры кинохроники, знакомые каждому жителю Арингорада от мала до велика: наши доблестные войска бодрым строевым шагом и с музыкой идут отдавать долг Отечеству. У этих солдат были равнодушные, одинаковые лица смертников, и красивых строевых песен они не пели, только ругались грязно, когда сапоги их вязли в топи, раскисшей от первого весеннего тепла. В обратную сторону наблюдалось движение иного рода — те же болотоходы тянули низкие открытые платформы, вповалку загруженные ранеными. От платформ пахло гнилью. Погода стояла мерзкая: облака ушли, оба светила по-весеннему нещадно слепили глаза, с акаранг-запада постоянно дул ветер, промозглый и сырой. Раненые мёрзли и мёрли сотнями, тогда колонна делала остановку, тела сгружали у обочин: сами уйдут в топь, когда растает.
— А потом будут удивляться, откуда идёт гангрена! — разозлился цергард Эйнер, и велел оттаскивать и топить трупы в болотных окнах, а если санитары станут лениться — стрелять на месте, потому что нечего заразу разводить.
Несколько раз пришлось попасть под обстрел — Квандор вёл огонь по тылам из дальнобойных орудий. Это было нестрашно — похоже на обычную бомбёжку, только убежищ рядом нет и спрятаться негде, приходится выпрыгивать из машины, ложиться носом в твердь и надеяться на лучшее. Один обстрел оказался таким долгим, что Тапри ухитрился заснуть, свернувшись калачиком на дне мёрзлой, ещё не затянувшейся воронки, и потом не сразу проснулся, перепугав цергарда Эйнера — тот решил, что адъютанта контузило до смерти. «Никогда так больше не делай! — велел он сердито, — У меня прямо внутри всё оборвалось!» И агард чуть не прослезился от умиления, как господин цергард хорошо к нему относится.
Сколько прифронтовых дорог они исколесили за десять дней, сколько мест сменили — Тапри сбился со счёту, потому что везде было одинаково. Штабные палатки из пятнистого брезента, изнутри увешанные цветными картами с флажками и стрелками. Долгие совещания, на которых люди с серыми злыми лицами и пышными, но потёртыми золотыми ветвями на мундирах, орали друг на друга в голос, не стесняясь присутствием высочайшего столичного начальства. В целом речь шла о большом наступлении на шестнадцатом направлении, в детали же агард не вникал за ненадобностью. Ясно было только, что никто этому наступлению не рад, потому что выйдет много жертв и мало пользы. И снова случился неприятный инцидент, как тогда в госпитале: какой-то пожилой измождённый трегард в артиллерийском мундире принялся кричать на цергарда Эйнера, обзывать мальчишкой, который пороху не нюхал и тины не глотал у себя в столицах, и не ему указывать боевым офицерам, что возможно, а что нет. На это господин цергард ничего говорить не стал, только закатал рукав куртки и показал маленькую татуировку пониже сгиба локтя: рукоять кинжала, торчащая из болотной кочки и номер 23. Артиллерист сразу умолк, потому что сущая глупость, говорить про диверсанта-смертника из «болотного трега», будто тот не нюхал пороху и не глотал тины. Тогда остальные офицеры захотели своего соратника отдать под трибунал за нарушение субординации и оскорбление власти, и расстрелять как можно скорее. Но цергард Эйнер сказал, что не стоит: оскорбления тут не было, трегард бранил его чисто по-отечески, на правах старшего по прожитым летам. После этого артиллерист стал смотреть на цергарда Эйнера с должным обожанием, и сам вызвался составить план операции, которую минуту назад считал совершенно невозможной. На том очередной военный совет был завершён, и они, не задерживаясь на обед, отправились дальше вдоль линии фронта, контролировать процесс передислокации войск.
…Наконец, все планы были составлены, день начала наступления назначен, только дожидаться его они не стали, вызвали самолёт. Тапри не мог скрыть разочарования — ему так хотелось побывать в настоящем бою, но цергард Эйнер сказал: «Когда доходит до дела, лучше, чтобы большое начальство не висело над душой, его присутствие придаёт обстановке лишнюю нервозность. Мы сделали, что могли, дальше — как карта ляжет». Так сказал он, горько вздохнув, и у агарда Тапри вдруг возникло впечатление, будто сам господин цергард не слишком-то верит в успех предстоящей операции…
…Какой там успех, если на фронте разброд и шатание, болотная гангрена и голодная анорексия, один автомат на двух бойцов, и на три вражеские единицы бронетехники только две наши? Если не хватает всего, от портянок до патронов и гранат, от палаток до перевязочных пакетов, а главное — не остаётся веры в победу? Если смысла в этом поспешном весеннем наступлении — притом вполне справедливо! — не видит никто, от простого солдата до форгарда, и объяснить людям ничего нельзя? Проклятая бюрократическая система вранья по восходящей! Он знал, знал лучше кого бы то ни было в Генштабе, что дела во Второй ударной армии форгарда Даграна плохи, как никогда прежде, но всё-таки надеялся, что не настолько!
Это было страшно. И не потому даже, что квадрант 16-б, отбить, и тем более, удержать, скорее всего, не удастся, а значит, транспорт пришельцев так и останется киснуть в болоте на вражеской территории, лишая население Церанга последнего шанса на продолжение рода человеческого. А потому, что когда власти воюющих сторон начинают сознавать своё бессилие, они вспоминают о Бомбе. И если всё начнётся сначала — пожалуй, уже не будет смысла тот род продолжать… но об этом лучше не думать. Иначе нет смысла жить. Действовать надо по старому плану, а дальше — как карта ляжет… Интересно, отчего так кружится голова в последние дни? Неужели подцепил окопную заразу? Или просто не высыпался давно?
