— Ну что, мы закончили войну с червяками, зато начали воевать с бродягами, местными собаками и друг с другом. — Он с отвращением махнул рукой. — Добро пожаловать в новый мир.
— Лучше вывезти припасы побыстрее, — заметил Маркус, ничего не ответив Бэрду. — По крайней мере, теперь мы знаем, где въезд для транспорта.
Дом постоянно оборачивался и озирался по сторонам.
— Черт, я и не знал, что собаки могут набрасываться на людей вот так. Ты уверена, что они не бешеные или что-нибудь вроде того?
— Это просто собаки, — ответила Берни. — Когда люди исчезли, исчезли хозяева, команды, заборы, и животные вернулись к своему первоначальному состоянию. Снова стали животными.
Маркус кивнул своим мыслям. Коулу было знакомо это выражение лица.
— Как люди, — сказал Маркус.
Порт-Феррелл, контрольно-пропускной пункт № 8, два дня спустя
Нескончаемый поток старых громыхающих легковых машин и грузовиков еще тянулся от верфей к Порт-Ферреллу, доставляя в лагерь провизию и боеприпасы, найденные в туннелях.
Дом скрючился под прикрытием стены. Пару дней назад он нашел на матрасе, служившем ему постелью, темно-красный пуховик, определенно гражданский предмет одежды, без всякой записки или объяснений, — это означало, что кто-то подарил ему куртку.
Он хотел бы знать, кто принес подобную жертву в такой мороз. После окончания вахты он собирался передать куртку следующему дежурному, Джейсу. За последние несколько недель, среди горя и лишений, он обнаружил, что чувство товарищества и солдатская дружба утешают его больше всего на свете.
«И я до сих пор еще не вышиб себе мозги. Значит, не так уж и сильно я горюю по ней. Какая же я сволочь!»
Дом даже обнаружил, что может отвлечься, размышляя о том, что бы найти съестного в казарме. Он не заслуживал этой чертовой куртки — ведь она могла пригодиться кому-то другому.
У него за спиной послышались шаги: кто-то шел к нему со стороны центра распределения продовольствия. Несмотря на жестокие морозы, снег почти исчез — сублимировал, как объяснил Бэрд, — но земля была твердой как камень. Коул бросил свои попытки организовать игру в трэшбол, чтобы взбодрить детей, потому что боялся, что они переломают себе кости на твердой, словно бетон, спортивной площадке.
— Так что вы там нашли? — Аня подошла к Дому и продела руку ему под локоть, чтобы согреться. На морозе быстро привыкаешь к подобным действиям. И они совершенно ничего такого не означают. — Прескотт просто в восторге. А я никогда не видела, чтобы он восторгался хоть чем-нибудь.
— Что, он прыгает до потолка и хлопает в ладоши?
— Нет, но постоянно улыбается.
— Это у него от плохого пищеварения.
— Итак, патроны для «Лансера», высококалорийные крекеры, антисептики…
— Полевые перевязочные материалы, стерильные скальпели, обезболивающее. Куча медикаментов, но они чертовски старые.
— Хейман довольна. Она говорит, что для многих лекарств сроки годности очень растяжимы.
— Значит, теперь у нас есть топливо, боеприпасы и медикаменты, но нечего есть, черт побери.
— Ну, по крайней мере, куры с удовольствием едят крекеры.
— Ничего себе, кто-то и правда прихватил с собой кур? А свиней нет?
— О, у нас есть и свиньи-беженки. — Аня покопалась в кармане и выудила небольшую пластмассовую трубочку. — Сегодня я раздобыла вот это в обмен на пару перчаток. Тушь для ресниц. Еще половина осталась. Такие штуки начнут производить еще очень нескоро.
— Она тебе не нужна. — Дом не льстил ей, просто констатировал факт. Когда Аня шла по улице, даже без макияжа, все мужчины оборачивались ей вслед. И сейчас в нищем, голодном лагере беженцев люди пялились на нее. — Ты не знаешь, кто оставил мне эту куртку?
Аня покачала головой:
— Нет. Но это был добрый человек.
— Все знают, что я застрелил Марию, так ведь? — Людей становилось все меньше, все знали друг друга, а сплетни являлись единственным развлечением. — Наверное, говорят, что я негодяй и убийца?
Рука Ани, лежавшая на его локте, напряглась. В первый раз он заговорил об этом с ней.
— Если люди вообще говорят о тебе, — мягко ответила она, — то только одно: нужно действительно любить человека, чтобы найти в себе силы освободить его от страданий и взять на себя этот тяжкий крест до конца жизни.
Но Дом не желал так просто прощать себя. Он не хотел быть несчастным героем, мучеником с трагической судьбой; он хотел, чтобы кто-нибудь как следует поколотил его за то, что он не сумел спасти свою жену. Ему показалось, что он смог разобраться в том дерьме, что творилось у него в голове и заставляло его чувствовать себя подобным образом, но это не помогало избавиться от наваждения.
— А тебе никогда не приходилось совершать поступки — необходимые, очевидные, но за которые ты потом ненавидела себя? — спросил он.
— Каждый день, — кивнула Аня. — Да. Приходится каждый день.
— Ты знаешь, что мы встретились с самой королевой Саранчи? Я думал об этом прошлой ночью, и… ведь я мог бы спросить ее. Я мог бы спросить ее, какого черта червяки нас так ненавидят, что им нужно, почему они сделали это с Марией. Но не спросил.
— Ты и правда думаешь, что она ответила бы тебе? Ты серьезно?
Аня была права, но Дом был в таком состоянии, когда человек может твердо знать одно, а верить в совершенно другое.
— Нет. Скорее всего, нет. Слушай, да ты сейчас промерзнешь до костей. Иди обратно в столовую.
— Если тебе захочется поговорить, Дом, ты знаешь, где я.
— Спасибо тебе, Аня.
— Тогда позже увидимся.
Дом пристально вглядывался в темноту, не думая ни о чем, кроме покачивавшихся фар проезжавших мимо машин. Он и сам не знал, хочется ли ему выговориться перед кем-то или нет. Может быть, он ищет прощения, но никто не сможет даровать ему прощение. Поэтому он пытался быть тем Домом, который продолжает делать свою солдатскую работу.
«Ну хорошо… сколько они еще смогут вывезти из этих туннелей?»
Сеть подземных коридоров оказалась куда обширнее, чем они могли себе представить, говорил ему Маркус; они тянулись под городом, некоторым участкам было несколько сотен лет, они были вырыты еще в начале строительства верфи. Множество хранившихся там запасов оказались бесполезны, но все равно необходимо было осмотреть каждый угол в поисках нужных вещей. Людям приходилось начинать жизнь с нуля, не было даже того, к чему они привыкли в самые худшие времена в Хасинто, и производство могло возродиться только через много лет.
«Как и где, черт бы ее побрав, королева Саранчи встретила Адама Феникса?»
