бывал? Никто! А в Елю-Чёркёчёх – и подавно!
Я вспомнил, что хотел Кустуру после Кузни свой старый лук подарить. Кустур обрадуется, и мне приятно будет. Прихватив лук, сделанный Манчары-охотником, я убрался прочь из дома.
Путь к праздничному полю-тюсюльгэ – через весь улус шагать. Времени остыть у меня было навалом. Сперва я решил пойти побыстрее, по-боотурски, но никак не мог представить, что улус – это враг. Ладно, куда торопиться? Я шел по-обычному и глазел по сторонам: юрты, плетни, коновязи. Я словно впервые всё это увидел. Вот ведь: не был дома всего-ничего, а уже отвыкнуть успел! И от чего отвыкать, спрашивается? Внизу все такое же.
Такое же, да не такое…
Улус жил будничной жизнью. Жена Манчары вывешивала на просушку лосиную шкуру. Со двора колченогого Бётяса долетал кисловато-сладкий запах: там бродил кумыс. Бётяс лучший кумыс готовит, папа только его и пьет. Седобородый Дьякып, устроившись на низенькой лавке, ловко орудовал ножом: мастерил новую колыбельку. Для кого, интересно? Сложив куски бересты в виде короба с крутыми стенками, Дьякып скреплял борта ивовым прутом-ободком. Возле босых ступней резчика лежали дуга с ремешком и дощечка с дырчатым желобком. Дуга ждала, пока ее разместят в изголовье; дощечка предназначалась в ноги ребеночку. Рядом со стариком трудился мой приятель Чагыл – делал черпачок из лиственничного полешка. Троица уже готовых черпачков аккуратным рядком лежала перед Чагылом на ровдужном лоскуте, сияя яичной желтизной. Под ногами внука и деда курчавились россыпи свежей стружки.
Окликнуть?
Чагыл поднял голову и сам увидел меня:
– Юрюн?!
Поздоровался я с обоими. Легкой руки пожелал, удачи без меры. Ничего так, солидно вышло, по-взрослому.
– Давно вернулся?
– Сегодня.
– В Среднем мире был?
– Был.
Слышите? «А что, – говорю я, позевывая. – Обычное дело.»
– И в Кузне?!
– Был.
– Приходи вечером на тюсюльгэ! Расскажешь, как там!
– Приду!
– До вечера!
Они вернулись к работе, а я дальше гулять отправился. На поле никого не оказалось: пусто, тихо. Зябко. Ну да, день едва за середину перевалил. Взрослые при деле, мои сверстники – при них, помогают. Телята-жеребята, ловля рыбы, сбор хвороста. Бывает, ребятню пораньше отпускают – резвись в свое удовольствие. Но не каждый же день? Забыл, боотур, голова дырявая, широкая, как улус живет?
Тут имя свое в гостях забудешь, с праздниками-застольями…
Ноги несли меня к кузнице. Вызову Кустура, хоть лук ему отдам. Таскаюсь с луком, как дурень с писаным туеском! Стук молота и лязг железа разносились далеко по округе. В Верхние небеса, лохматясь и растрепываясь по дороге, уползал волчий хвост дыма. Мне вспомнилась Кузня, огненные ямы, тучи-дымища, кручение Обода Небес, хвост доброй нянюшки Бёгё-Люкэн… А у нас что? Разве это Кузня? Разве это дым?
Разве это хвост?
Подумал – и устыдился. Ну да, мастер Тимир – не мастер Кытай. Боотуров перековывать – тут особая сноровка требуется. Я бы себя, сказать по правде, Тимиру не доверил. Но он же не виноват, что родился обычным человеком, верно? И мастер он хороший, вон как бойко в два молота лупит! Нет, это двое лупят: молотом и молотком. Бум! – дын-дын! Бум! – дын-дын! И голоса́ слыхать:
– Крепче держи! Прижимай…
– Я прижимаю…
– Крепче! Вот так…
Бум! – дын-дын! Бум! – дын-дын!
– Готово. Давай на закалку.
– Даю!
Я стоял и слушал, как отец с сыном переговариваются у наковальни. Кустур был веселый, радостный – пусть отец его и не хвалил, но работа спорилась. Надо же: с полуслова друг друга понимают! Мне бы с отцом так… Я уже собрался идти прочь – чего людям мешать? Вечером лук подарю! – но тут из юрты, что рядом с кузницей, выкатилась Уйгуна-хотун: жена Тимира, мама Кустура. Не человек-женщина, а колобок: круглая, плотная, щечки румяные. А катится: ой-боой! Отъявленному бегуну не угнаться!
– Юрюн! – всплеснула она пухлыми руками. – Вернулся?!
– Вернулся, тётя Уйгуна.
– Все в порядке? Жив-здоров, удачно съездили? Ой, да что я, глупая, спрашиваю! Сама же вижу…
– Спасибо, тётя Уйгуна. У меня все хорошо.
– Погоди, не уходи! Я сейчас!
– Да я…
– Я вкусненького напекла: с пылу, с жару! Вовремя ты зашел!
Раз – и нет ее. Два – объявилась. Точь-в‑точь Баранчай! И блестит, лоснится. Может, её муж тоже чуточку перековал, как Кытай Бахсы – железного человека? Для пущей сноровки, а?
– Вот, попробуй!
Колобки из карасевой икры. Золотистые, с поджаристой корочкой. Загляденье! На вид: вылитая Уйгуна-хотун. На вкус: чуп-чуп, уруй-туску! Уфф-ф… Объеденье!
– Спасибо, тётя Уйгуна!
– На здоровье, Юрюн, на здоровье! Ты к Кустуру пришел? Позвать его?
– Не надо, он работает. Передайте: как освободится, пусть на тюсюльгэ приходит. Там и увидимся.
– Передам, обязательно передам!
Я нисколько не усомнился: передаст, не забудет. Не то что некоторые. О семье она тоже заботится. И вовсе одно другому не мешает…
Я побрел прочь, уже без всякой цели. Все трудятся, родным помогают – один Юрюн-боотур без дела шляется? Да нет, не один. У нас вся семья такая. Папа целыми днями на веранде лежит, на горы смотрит. Мюльдюн… А что – Мюльдюн? Туда поехал, сюда поехал. Вроде как по делу, а вроде – и нет. Ну ладно, мама по дому, по хозяйству. А мы, мужчины? Нас, между прочим, весь улус кормит, поит, одевает. Не дом – полный чорон. Ни просить, ни напоминать не надо – сами все лучшее приносят. За что, спрашивается? Только за то, что мы – солнечные айыы? Табунщики коней пасут, охотники дичь бьют, кузнец железо кует, Бётяс кумыс готовит. А мы? Может, мы и не нужны вовсе?
– Юрюн!
Кустур нагнал меня на краю поля – там, где мы обычно собираемся. Он запыхался, раскраснелся, взмок. Сразу видно, бежал со всех ног. Хороший человек дядя Тимир: увидел, что сыну невтерпеж, отпустил…
– Привет, Юрюн! Давно вернулся?
– Сегодня. А чего ты без молотка?
– Шутишь? Мамка сказала, что ты меня видеть хотел – отец сразу молоток отобрал. Беги, говорит, не заставляй ждать…
Экая важность – Юрюн-боотур Кустура видеть хочет! Тимир меня случайно с моим дядей, Белым Владыкой, не перепутал? Ладно, не мое дело.
– Вот, держи. Это тебе, подарок.
Кустур не спешил взять лук. Спрятал руки за спину:
– Правда мне?
– Тебе, тебе!
– А ты как же? Без лука?
– У меня другой есть. Бери!
– Ну, я даже не знаю…
– Бери! А то обижусь.
– Спасибо! Спасибо, Юрюн! Веришь, мне твой лук ночами снился…
Он ахал, восторгался, благодарил, и все как-то чересчур. Не столько радовался, сколько мне показывал, как он рад и благодарен. Раньше я такого за ним не замечал.
– Вот же ж…
Это Кустур лук натянуть решил. Тянет, тянет. До половины, и только. Нет, он честно старается. Честно-честно! Пыхтит, багровеет, тянет изо всех сил – нет, никак. Пустил ветры от натуги, засмущался:
– Тугой…
Я думал, Кустур посильнее будет. Обычный лук; не боотурский – охотничий. Что там его натягивать? Это ж не костяное чудище из оружейной мастера Кытая! Охотничий лук. Как у Манчары. Взрослый. Вот я дурачина! У Кустура-то до сих пор детский был! Об этом я не подумал…
– Привет, Юрюн!
– Привет!
Я дружески хлопнул здоровяка Вилюя по плечу. Вилюй охнул и чуть не упал. Притворяется? Вряд ли. Из Вилюя притворщик, как из гадюки стрела…
– Ты чего?!
– А чего?
– Больно же!
С опаской зыркая на меня, Вилюй отступил на пару шагов, начал тереть ладонью пострадавшее плечо. Обиделся, да. За что, спрашивается? Я ж на радостях, шутя – давно не виделись…
– Извини, я не нарочно…
Как наяву, встало перед глазами: «Ай, молодец!» – и Уот Усутаакы хлопает слугу по плечу. Плечо хрустит, рука Баранчая обвисает веревкой… Верно говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. Три дня в компании адьярая – и вот, на́ тебе!
– Прости, не рассчитал. Плечо-то цело?
Вилюй двигал плечом туда-сюда:
– Вроде, цело. Синяк будет – ого-го!
– Я не со зла…
– Да ладно, пустяки. Только ты это… Поосторожней, ладно?
– Чего – поосторожней? Чего, а?
– Привет, Юрюн!
Это Чагыл с Никусом. Вроде ж еще не вечер? И что, всех поотпускали? Ради меня? Вот ведь закавыка…
– Привет! Вот, вернулся.
По плечам я хлопать зарекся. Если Вилюя перекосило, а он самый сильный в нашей компании… Мелкие они какие-то стали. Худосочные. Вилюй, Кустур, Чагыл, Никус. Я смотрел на них сверху вниз и удивлялся: как я раньше этого не замечал?
– Расскажешь про Средний мир?
– Про Кузню, про Кузню расскажи! Ты ж там был?
– Был.
– Давай, рассказывай!
Я подбоченился, как подобает бывалому боотуру. Набрал в грудь воздуха, готовясь начать рассказ. Открыл рот – и закрыл.
Они ждали. А я молчал.
Что я им расскажу? Про Кузню нельзя. Нет, точно нельзя, и не уговаривайте. Пусть никого из моих приятелей не возьмут в перековку – лучше промолчать. А что можно вспомнить? Что?! Куо-Куо? Можно, да стыдно. Не буду я про нее рассказывать. Елю-Чёркёчёх?
