«Тирана» уже успел приложить кто-то из «Дозора», его башню заклинило, броня с одного борта почернела, но тяжелая машина упрямо пыталась поймать «Осу» Антона на мушку. Антон объехал раненого «Тирана» по кругу, поливая его плазмой. Танк рейдеров взорвался, а танкиста выбросило вместе с креслом через развороченный шлюз. Покойник пронесся, словно снаряд, над пустынной поверхностью, врезаясь в груды камней, стены кратеров и снова подскакивая.
«Оса» Антона не стояла на месте, танкист не собирался упрощать рейдерам жизнь. Он маневрировал и менял скорость, стреляя практически непрерывно. Стрелка индикатора заряда орудий несколько раз подходила к предельно низкому значению, но стоило буквально на несколько секунд прекратить огненный шквал, как энергия восстанавливалась.
И в конце концов три оставшихся на ходу рейдерских танка вышли из боя и рванули врассыпную. Антон решил отказаться от преследования.
– Эй, ты в меня попал! Дважды попал! – пожаловался Оборотень, подкатив на порядком побитом танке к «Осе» Антона.
– В первый раз, что ли… – небрежно ответил Антон; когда бой превращался в кучу-малу, под его напалмовую струю тоже частенько подворачивались свои.
– Мы их сделали! – подытожил Бульдозер, пихая носом своего танка дымящийся и стреляющий искрами корпус подбитой машины рейдеров. Это был его ритуал, его фишка, за что он и получил свой позывной.
– Курс – тридцать пять… – медленно, словно не до конца определился, проговорил Прокофьев. – Давай на малой скорости: на восемь метров вперед, и встал. Надо осмотреться.
– Есть, – ответил я. – Выполняю.
– Что скажешь, штурман?
– Вижу трещину средней сложности в десяти метрах, – ответил монотонным голосом Апакидзе. – Можно пройти на малой. Вижу склон в двадцати метрах – подъем, приблизительно тринадцать градусов. Поверхность твердая, несыпучая. Одолеем, если поднажмем, – договорив, штурман зевнул.
– Восемь метров прошел, – доложил я. – Жду дальнейших указаний.
– Видишь трещину? – осведомился командир.
– Так точно.
– Переходи на малой. И… оп-оп-оп… – прокомментировал Прокофьев мое перемещение. – Теперь на склон… Так-так…
– Четко идет, да? – одобрил мой маневр Апакидзе.
– Левицкий, стой! – вдруг выкрикнул Дорогов. – Сейчас в кучу наступишь.
– В какую кучу? – не понял Прокофьев. – Штурман?
Апакидзе хмыкнул.
– Похоже, собачья куча. Но я не уверен.
– Стой, Василий! – заорал командир. – Немедленно остановись. – Он достал очки, пригляделся. – Черт знает что!
Загалдели гуси. С десяток сизых от грязи птиц, вытянув шеи, прошли сквозь редкие кусты сирени и заспешили через дорогу. Апакидзе зашипел и отпрянул.
– Боюсь я их с детства, товарищ командир. Птеродактили. У-у… – Он скрутил из пальцев «козу», ткнул в сторону гусей. – Я вас с яблоками кушать буду, вот увидите!
– Так что там с подъемом? – Я изучающе оглядел пригорок, на который вела плохо заасфальтированная дорога.
– А что у нас с зарядом? – осведомился Прокофьев.
– Заряд в норме, – ответил Дорогов и потряс авоськой, в которой находилась полуторалитровая фляга с коньяком. – А вот покурить не помешает.
Мы свернули к Салгиру. В Симферополе набережная главной крымской реки одета в бетон, там и красивые кованые ограждения, и мостики, крутые, словно радуга, и скамейки под декоративными деревьями. Но за городом набережной как таковой нет. В окрестностях села Укромное, куда нас занесло с ребятами на День Советской армии и Военно-морского флота, русло реки представляло собой овраг с глинистыми, поросшими пожухлой травой берегами. К желто-серой воде, в которой угадывались силуэты снулой рыбы, клонились плакучие ивы, тонкие, похожие на паучьи лапы, ветви царапали речную гладь.
Все затеял Прокофьев. Воспользовавшись тем, что жена уехала на недельку в Москву, он предложил экипажу выбраться после праздничных мероприятий на природу. Совсем непьющий Алиев махнул рукой и остался в гарнизоне: играть в шахматы сам с собой. Горобец получил от жены наряд на большую стирку. Пусть трудится, отрабатывает оливье. А мы пошли: степью, полями, лесополосами…
Погода стояла не так чтоб уж очень хорошая, но весь снег растаял, в многочисленных лужах отражалось яркое солнце. И ветер дул теплый, хоть и сырой. Пахло лесом и свежей землей. Так начинались «февральские окна», очень важное для тружеников села время, когда необходимо было удобрить почву и посеять ранние зерновые.
– Думаю, что на сегодня тренировку можно прекратить, – сказал я, устраиваясь на стволе поваленного ветром дерева. Речное журчание действовало умиротворяюще.
– Нет, еще стрельбы, – ответил Прокофьев.
– А какие стрельбы? – не понял Дорогов.
– Найдем местных и будем стрелять у них сигареты, – сообщил задание командир.
– Это может быть опасно, – заметил, покачиваясь вместе с камышами, Апакидзе.
– Да, все по-взрослому, – произнес суровым тоном Прокофьев. – Поэтому прошу отнестись со всей серьезностью.
Мы прошли мимо железобетонного забора, ограждающего склады и теплицы местного сельхозпредприятия, которое занималось экспериментальным бахчеводством. Мимо памятника павшим солдатам Великой Отечественной, по аллее из молодых тополей – на улицу, ведущую меж неказистых домишек сельских жителей. На первом же повороте мы встретили подвыпившую компанию и в соответствии с заданием потребовали у них сигарет. Обалдев от такой наглости со стороны неместных, а мы были одеты в наши «форменные» синие спортивные костюмы, непритязательные куртки и кепки, компания без разговоров поделилась папиросами. Мы рассовали трофеи кто куда, кто – по карманам, кто – за ухо, и двинулись дальше. Нас даже поздравили с праздником. Дорогов, тронутый почти до слез, отлил мужикам граммов триста нашего коньяка.
На центральной улице села росли голубые ели. Ветер раскачивал роскошные лапы. Во дворах тявкали псы, гоготали гуси. Со всех сторон тянуло запахами овечьей шерсти, свежего хлеба, квашеной капусты и коровьего навоза. В окнах двухэтажных многоквартирных домов уже загорались огни. Дорогов повел нас через сквер к ярко освещенному входу в Дом культуры.
Перед ступенями слонялось множество народу. Кто-то громко смеялся, кто-то орал пьяную белиберду, кого-то слегка мутузили за общественным туалетом. Но это были, как говорится, единичные проявления, в основном все вели себя благодушно и миролюбиво. Тут же было несколько ветеранов войны с орденами на всю грудь, несколько сельских чиновников и специалистов – их легко было вычленить в толпе по костюмам и несколько надменным взглядам, которые они бросали сверху вниз на односельчан.
