Васька продолжал стоять, размышляя о своем новом положении, он одновременно всматривался помещение, в котором сейчас находился. Перед его глазами лежало несколько вытянутое в длину помещение, тюремная камера, шестнадцати квадратных метров. Оно освещалось единственной электрической лампочкой в стеклянном плафоне, забранного мелкой сеткой. Свет этой лампочки Ваське показался особенно ярким после прохода темными, плохо освещенными тюремными коридорами. Прямо напротив его, в противоположном торце помещения имелось окно, но оно было не очень большим, располагалось под самым потолком. Даже выпрямившись во весь свой немалый рост, Васька едва ли бы смог до него дотянуться своей рукой, настолько высоко оно находилось! К тому же, помимо стекла, оно было забрано мелкой металлической сеткой, а затем решеткой. Прутья этой решетки были настолько толстыми, частыми, что вряд ли Васька смог бы между ними просунуть свой кулак!
Справа от Василия при входе и прямо на стене была закреплена раковина с краном, из этого тюремного умывальника постоянно капала вода. Между умывальником и стеной стоял унитаз со сливным бочком. Он весь был в ржавых подтеках, в нем постоянно, не переставая, слышался шум текущей воды. После того, как захлопнулась дверь камеры, в ней установилась такая тишина, что Васька, не прилагая усилий, отчетливо прослушивал эту водяную капель, подтекание. Последним штрихом в его осмотре тюремной камеры, своего временного московского жилища, стали два топчана, стоявшие друг напротив друга, чуть ли не в середине этого помещения.
Только тогда с большим изумлением Васька заметил, что в данный момент в этой тюремной камере он находится не один! В этот момент еще один арестант, вероятно, го сокамерник, стоял под окном, своей спиной прислонившись к стене камеры. Он, как и Василий, был одет в арестантскую робу, на нем были полосатая пижама и штаны, вот только полосатая шапочка на его голове отсутствовала! Сокамерник стоял под окном, он не двигался, а лишь с большим вниманием к нему присматривался.
Тогда Васька сделал еще один шаг вперед и, слегка склонив голову, как офицер Вермахта, вежливо представился:
— Позвольте представиться, сержант Васильков! Арестован Особым отделом дивизии, причина ареста — неизвестна! — Коротко он отрапортовал.
Сокамерник, выслушав его рапорт, оторвался от стены, выпрямил спину и в свою очередь с офицерским шиком представился Ваське, при этом сохраняя горестную улыбку на своих губах:
— Генерал-майор Ширмахер, Александр Германович! Старший преподаватель общей тактики Академии Фрунзе! Арестован на основании доноса, в нем я обвинялся в распространении пораженческих слухов! На одной из своих лекций я командирам РККА попытался объяснить, что временами полководцу следует отступить, а не принимать сражения, условия проведения которого были бы ему и армии невыгодны!
Представившись, Александр Генрихович слегка расслабился, гостеприимно взмахнул рукой, как бы приглашая Васька проходить, располагаться в камере:
— Юноша, проходите! В этой тюремной камере постарайтесь себя почувствовать, как дома! Вы можете располагаться на любом из этих двух топчанов. Меня ведь тоже, как говорится, только-только заселили в эту камеру, я пока еще не успел сделать своего выбора. Немного простоял под окном, размышляя, каким из этих двух топчанов мне следует воспользоваться, но опять-таки пока еще не пришел к окончательному решению по этому вопросу! С вашим же появлением, я решил это право выбора вам передать, так как молодым в нашем советском государстве везде открыта дорога! Так что, молодость, давай, принимай решение, на каком топчане вы будете спать! Да, между прочим, молодой человек, а как вас зовут? — Свой разговор с Васькой он почему-то совершенно неожиданно закончил словами на немецком языке. — Die Luft ist kЭhl und es dunkelt, Und ruhig fließt der Rhein.
Эту фразу генерал-майор Ширмахер взял из стихотворения Генриха Гейне «Лорелей»[16]. Эту прославленную во всем мире песня очень часто пели немецкие солдаты во время передышек на Восточном фронте, когда вспоминали жен, детейЈ когда грустили о своем доме. Во времена Третьего Рейха «Лорелей» считалась народной песней!
— Меня зовут Василий! Не обижусь, если вы будете меня называть просто Васькой! Мы деревенские ко всему привычные люди! Родился и вырос на Урале, там и призвали в армию. Последнюю неделю провоевал командиром взвода разведывательной роты 217-й стрелковой дивизии. Обстоятельства на фронте вынудили командование дивизией нашу разведывательную роту использовать в качестве пехотного подразделения. Так что со своим взводом мне пришлось оборонять Тулу. Я горжусь тем, что и мои товарищи по обороне этого старинного русского города, что все мы не позволили танкам Гейнца Гудериана прорваться к Москве с южного направления.
Совершенно неожиданно для самого себя Васька эту свою тираду закончил фразой, ставшую продолжением слов генерал-майор Ширмахера, произнесших им на немецком языкенриха Гейне «Лорелей. Он эту фразу тоже произнес на чистейшем немецком языке: «Der Gipfel des Berges funkelt, Im Abendsonnenschein».
Затем Васька покинул свое место у порога камеры, прошел в ее глубь, по-деревенски неторопливо расположился на деревянном настиле топчана, находившегося по левую от него руку. Еще с детства Васька любил спать на правом боку, положив голову на руки, лицом повернувшись к стенке. Вот и сейчас, сев на топчан, он посмотрел в сторону своего соседа по камере. Тот все еще продолжал стоять, подперев своей спиной тюремную стену, в этот момент его глаза выражали полнейшее смятение! Советский генерал-майор не понимал, как советский колхозник с Урала мог бы так хорошо знать, так свободно цитировать немецкого поэта Генриха Гейне! К тому же так свободно владеть немецким языем?! Разве что он…
— Васька, ну, что ты опять натворил?! Этой своей немецкой фразой из Гейне, ты своего соседа по камере, простого советского генерал-майора, страшно напугал, ввел его в заблуждение. Сейчас он думает, что ты немецкий шпион! Ну откуда, скажем, парень-деревенщина из советской глубокой провинции может знать Генриха Гейне?! Как он может наизусть прочитать популярное среди солдат Вермахта его стихотворение «Лорелей»? Да еще с таким шикарным баварским проносом! Вась, ты все же прежде подумай, а уж после того, как хорошо подумаешь, говори и делай то, что задумал! — Возмущался Васькиным поведением Альфред Нетцке.
— Но я же не хотел Александра Генриховича каким-либо образом смутить или ввести в заблуждение. Стихотворение Гейне «Лорелей» мне самому очень нравится. Я же его прочитал только для того, что своему сокамернику сказать, что природа и человек неразделимы друг от друга! Что только на природе люди могут жить, чувствовать себя свободными людьми!
В это момент в замочной скважине двери послышался лязг поворачиваемого ключа, дверь широко распахнулась. На пороге камеры появился тюремный надзиратель, своим ростом, телосложением, чертами лица он более походил на грабителя-громилу! Громила был настолько высок ростом, что ему пришлось эту голову нагнуть для того, чтобы пройти в камеру.
Переступив порог камеры, громила остановился, громким голосом прорычал:
— Заключенный N 167743 на выход!
Васька своими глазами, выражающими полное удивление, уставился на этого весьма отдаленное подобие человека. Он, как и все другие тюремные надзиратели, был одет в красноармейское обмундирование, но без петличек с треугольниками или ромбами. Васька не сразу осознал, почему надзиратель, обращаясь к одному из них, не назвал его фамилии? С большим трудом до его сознания дошло понимания того факта, что в этом тюремном изоляторе они попросту никто! Они перестали быть людьми с именами и фамилиями, как только переступили тюремный порог этого изолятора! Они превратились в носителей шестизначных цифр, написанных химическим карандашом на клочке материи, пришитой над левым грудным карманом тюремной пижамы!
Васькино удивление продлилось не так уж долго, в этот момент мимо его топчана прошел генерал Ширмахер.
— Это, видимо, меня вызвали на допрос! — Тихим голосом произнес Александр Генрихович, направляясь к выходу из камеры.
— Арестованный N167743, кто тебе дал право раскрывать свой паршивый рот? Поднимать голос в моем присутствии? — В ответ на это тихое замечание генерала дико проорал надзиратель-громила.
Когда Александр Генрихович поравнялся с ним, то он неожиданным, сильным ударом кулага в челюсть, отправил генерала в нокаут. Тот, взмахнув руками, словно подрубленное дерево, рухнул к ногам надзирателя. При этом Александр Генрихович сильно своей головой ударился о бетон пола камеры. Громила же на этом ударе кулаком не остановился, он принялся несчастного генерала избивать пинками, сильными методичными ударами мысков своих сапог. При этом громила всячески старался, как можно более сильнее ударить сапогом, чтобы попасть в живот генерала, без сознания валявшегося на бетонном полу.
