Дамир заставил себя досмотреть до конца.
О признании Жени Соболева не было сказано ни слова. Совсем! Словно его не было!
Так что Дамир засомневался, не пригрезилось ли это ему в его одиночке? И надежда усохла и скукожилась, как опавший лист накануне зимы.
Встреча с адвокатом в Психологическом центре проходила в довольно просторной комнате метров в пятнадцать: пластиковый стол, пластиковые оранжевые стулья, как из дешевого кафе, большое окно без решеток, хотя и выходящее во внутренней двор, который залит ярким весенним солнцем.
Илья Львович сел на один из таких стульев и водрузил на стол компьютер. Сюда адвокату можно было приходить с компьютером.
Дамир был ужасно рад.
— Я не хотел от вас отказываться, — сказал он. — Меня пытали.
— Я знаю, — кивнул Илья Львович. — Весь мир уже знает, благодаря Альбицкому.
— А откуда узнал Альбицкий?
— У Лиги огромная сеть осведомителей и добровольных помощников. У Альбицкого есть видео пыток. Следователи всегда записывают видео для начальства. И на этот раз записали и передали наверх. Значит, где-то на вертикали была утечка.
— Они сами записывают пытки на видео?
— Да, отчетность перед начальством. Ваше дело курируют где-то на очень высоком уровне, возможно, самом высоком.
— И что это для меня значит?
— То, что помочь может только огласка. Вам нужно подать заявление о пытках и отказаться от показаний, данных под пытками.
— Огласка? Илья Львович, а вы слышали о таком Евгении Соболеве?
— Конечно, — улыбнулся Константинов. — Это парень из Лиги, который взял на себя два из инкриминируемых вам убийств.
— Угу! А они успели навесить на меня еще четыре. Но почему не сняли обвинение в этих двух? Ведь не сняли? Я правильно понял? Разве не должны были снять автоматически?
— Нет. Это всего лишь новое обстоятельство в расследовании. Я написал заявление о прекращении дела по этим двум эпизодам в связи с новыми обстоятельствами. Вам надо будет его подписать. Вместе с заявлением о пытках.
— Илья Львович, вы не знаете, что с Дашей?
— С вашей девушкой? Вроде, все нормально.
— Она на свободе?
— Да, насколько я знаю.
— Убедите ее уехать из России.
— Вы думаете, они способны ее арестовать?
— Они на все способны. Она была со мной в театре. Они обещали ее не трогать, если я все подпишу. Но, если я откажусь, они до нее доберутся.
— Хорошо, я ей передам.
— Убедите! Пока она в России, я не буду ни от чего отказываться.
— Дамир, вам грозит смертная казнь.
— Я понял. Давайте так. Я сейчас вам все подпишу: заявление о пытках и отказ от показаний, но вы дадите этому ход только после того, как она уедет. Скажите ей об этом, может быть, это ее убедит.
— Хорошо.
— И пусть не пишет мне напрямую, это для них повод вспомнить о ней. Пусть пишет только через вас, пока не уедет.
— Да, хорошо.
— Вы смотрели видео с пытками?
— Нет. Альбицкий никому не показывает без вашего разрешения. Кстати, вам от него письмо.
— От Альбицкого?
— Да. Пересядьте ко мне.
Дамир сел рядом с адвокатом, и Константинов открыл текстовый файл на экране компьютера.
«Дамир Ринатович, здравствуйте! — писал Альбицкий. — В нашем распоряжении оказалось видео, где Вас пытают сотрудники СБ и вынуждают признаться в шести убийствах, которые Вы не совершали.
Ситуация, при который от наших действий страдают невинные люди, крайне тягостна для нас, и мы сделаем все от нас зависящее, чтобы Вас вытащить.
Но у нас к Вам просьба. На видео Вы не в самом лучшем виде, но мы призываем Вас разрешить нам его распространение. Мы не сочли для себя возможным делать это без Вашего разрешения.
Мы планируем передать видео в комитет ООН против пыток и распространить в интернете. Огласка, а лучше международный скандал, — это единственное, что может Вам помочь.
Насколько мы поняли, Вы, по крайней мере, отчасти, разделяете наши взгляды. Пусть это будет Вашей миссией, потому что распространение информации о подлости, гнусности и жестокости этой власти подрывают ее гнилую основу. И приближает нашу победу.
Не теряйте надежду!
С уважением, Андрей Альбицкий».
— Пусть распространяет, — сказал Дамир. — Вы передадите ему?
Константинов кивнул.
— Да… Дамир, я видимо, должен перед вами извиниться. Я вам посоветовал подписать согласие на коррекцию. У меня даже была мысль, что вы по этой причине отказались от моих услуг.
— Что бы было, если бы я не подписал? Они бы не пытали? Не выбивали признаний?
— Боюсь, что тоже самое. Просто в ПЦ вас бы послали после признаний. И только на диагностику. А потом доставили в Лефортово.
— Я бы там уже повесился, Илья Львович. Вам не за что извиняться.
— Они сейчас вообще имеют право вас вывозить отсюда только на следственные действия, чтобы не прерывать курс коррекции.
— Они оставляли меня в Лефортово на ночь.
— На ночь имеют право, если допрос кончился поздно. И если утром опять допрос. Но им надо будет предъявить отчетность о ежедневных допросах. Поэтому, если вам будут говорить, что вас оставят в Лефортово на кокой-то длительный срок — не верьте, не имеют права. Максимум несколько дней. Формальные требования закона, они обычно выполняют, чтобы сделать вид, что в стране есть закон.
Дамир кивнул.
— Я понял. Кстати, курса коррекции я совсем не замечаю. В первое время были какие-то беседы на тему «убивать нехорошо», и оправдывать убийства тоже плохо. Больше всего Анисенко этим увлекался. А ведь оказался приличным человеком, отказался фальшивое ПЗ подписывать. О нем слышно что-то?
— Да, на днях он покинул Россию. Дубов ему обещал оплатить магистратуру в Оксфорде. Будет потом работать в Лондоне, вместе с Крисом Уорреном. Британским преступникам можно позавидовать.
— Дубов? Павел Валентинович? Предприниматель.?
— Да, он самый. Миллиардер, владелец многих IT-проектов. И политэмигрант с тридцатилетним стажем. Точнее его фонд «Честная Россия».
— Да, слышал. Помощь тем, кто пострадал от произвола государства за то, что честно исполнял свой долг.
— Угу, оплачивает образование, жилье, дает рабочие места, даже долги выплачивает.
— Как-то мне это всегда казалось сомнительным с точки зрения морали. Честность — это не то, за что надо платить.
— Врач должен брать деньги с клиентов не иначе, как с неохотой, как писал Вольтер? — улыбнулся Константинов. — Дамир, но я же тоже за деньги работаю. Но я не сотрудничаю со следствием и не подставляю клиентов, за это мне и платят. Думаю, лучше быть честным из корысти, чем нечестным из страха. Почему, собственно, честность должна быть невыгодной. Куда тогда скатится наше эгоистическое общество?
— Ладно, Илья Львович, возможно, вы и правы. Я очень рад, что вы пришли. Я опять в одиночке, уже несколько дней, и ко мне никто не приходит.
— А гулять выводят?
— Да, но тоже одного.
— Вы в блоке «F», это не очень приятная компания.
— Лучше плохая компания, чем никакой. Никогда не думал, что одиночество может так тяготить меня.
— Хорошо, я попытаюсь с этим помочь.
— Сергей Юрьевич приходил, приносил всегда какую-то информацию, распечатки, мы разговаривали. До меня какие-то слухи доходили. А потом подписал ПЗ с шестью убийствами, — Дамир горько усмехнулся. — И больше ко мне никто не приходит.
В тот же день, Илья Львович попросил встречи с Медынцевым.
Главный психолог Центра принял его.
— Алексей Матвеевич, зачем вы мучаете парня? — без предисловий начал Константинов. — За что ему одиночка? Он ни в чем не виноват, и вы об этом прекрасно знаете.
— Ни за что ему одиночка, — вздохнул психолог.
— Почему к нему никто не приходит? Коррекция закончена?
— Ну, какая там коррекция! Просто, в глаза смотреть стыдно, — тихо сказал Медынцев. — Ему нужен курс не для преступников, а для жертв.
— У вас нет специалистов?
