интересно, почему Адам Фулл не оставил записи в путевой книге на станции и почему станционный смотритель страдает провалами памяти.
Размерами и формой карета Винсента Смайла напоминала большой сарай. Внутри даже имелась маленькая печь и стеклянная тумбочка с напитками, а четыре каурых тяжеловоза тащившие карету, казалось, даже не замечали ее веса. Полозья весело скрипели, за окнами пролетали холмы, за ночь превратившиеся в белые горы, а Фигаро вздыхал о печенье, которое так и не успел доесть.
«Опять на вокзал», думал он. «Вот уехал бы днем раньше, так и не пришлось бы сейчас мотаться с этим настырным типом. Прилип, как банный лист. А я-то уже думал поваляться в кровати, полистать нового Бауэра, написать отчет… Ага, куда там».
На перроне было пусто. Только курил у дверей жандарм в форме, при виде начальства взявший под козырек. Из печной трубы поднимался легкий дымок; пахло печеной картошкой и луком.
Станционного смотрителя Фигаро помнил. «Дурак и самодур», подумал следователь. «Проедает казенные деньги, а толку от него как с козла молока. И что это за должность такая — «станционный смотритель «Тудымского тупичка»? Право слово, это ж все равно что «начальник печной заслонки».
«Дурак и самодур» сегодня выглядел неважно. Было видно, что с утра он уже успел приложиться к бутылке: налитые кровью глаза Валдиса Борна походили на две крупные вишни. При беседе смотритель то и дело прикладывал руку к затылку, морщась, будто от зубной боли.
— Нет, ваше благородие, ничего такого не видел. Все тишь да гладь, божья благодать… А что Фулл этот уехал, так то потому что дурень был. Купился, небось, на звонкую монету, пожадничал и — привет! — смотритель пренебрежительно махнул рукой, демонстрируя свое отношение ко всем жадным идиотам мира сего.
— Но кто мог его нанять? — Фигаро покачал головой. — Вы же сами сказали, что последние пассажиры разъехались около половины пятого. А Адам Фулл остался здесь. И оставался здесь, как минимум, до шести часов вечера.
— Не знаю, ваше благородие, — на лице станционного смотрителя проявилась напряженная работа мысли. — А только так разумею: сам по себе извозчик никуда бы не поехал.
— Потрясающе тонкий вывод, — пробормотал Смайл.
-Да, а что там с Вашей потерей памяти? — Фигаро скептически посмотрел на стоявшую в углу здоровенную пустую бутыль.
— Да странная штука получается, ваше благородие. Помню, сидел вечером здесь на стуле. Ужинал-с… А потом вдруг — раз! — и стою возле купейного вагона. Двери, значится, запираю. А как вышел да зачем — вот того не помню. И башка болит жутко.
— Угу, — кивнул следователь, — бывали и у меня такие «потери памяти». Особенно когда водку ключница делала… — Он тяжело вздохнул, покосился на Смайла и, достав из саквояжа устройство, похожее на короткую трубку с часиками на конце, сунул его под нос станционному смотрителю. Стрелка на «часиках» слабо задергалась.
Фигаро нахмурился.
— В течение прошедших суток занимались какой-либо ворожбой? Приворот, отворот, выкатывание порчи «на яичный желток»? Составление астральных гороскопов? Начертание чародейских символов?
— Да что Вы! — замахал руками Борн. — Мы, ваше благородие, чародейничать не научены, нам бы все больше своими руками, так сказать. Кесарю кесарево…
— Да-да, знаю… Голова болит? — Фигаро подвинулся к Борну и пальцем оттянул ему правое веко.
— Болит, а чего ж ей не болеть… В смысле, да, что-то разболелась, проклятущая. На погоду, видать.
— Что Вы ели с утра?
— Я… Да вот, чаек…
— И все? А ну-ка встаньте! — потребовал следователь.
Борн поднялся на ноги. Краем глаза Фигаро заметил, что Смайл внимательно наблюдает за происходящим.
— Закройте глаза.
Смотритель зажмурился.
— А теперь прикоснитесь указательным пальцем правой руки к кончику носа.
Борн послушался… и едва не выбил себе глаз.
— Ух!‥ Вот ведь оказия!‥
— Ладно, садитесь… Господин Смайл, нам надо поговорить. — Следователь повернулся к жандарму. — На улице, если не возражаете.
Они вышли в сени. Фигаро достал из кармана новенький портсигар и протянул Смайлу.
— Сигарету?
— Благодарю Вас, не курю… Так что Вы можете обо всем этом сказать?
— Есть у меня одна мыслишка, — следователь сжал зубами сигарету и мановением руки заставил ее кончик вспыхнуть. — Правда, пока это только предположение. Но оно Вам не понравится.
— Господин Смайл!‥
— Выкладывайте, — тот кивнул.
— Господин Смайл!
Двери распахнулись, и в облаке снега на пороге появился раскрасневшийся человек в бобровой шубе. На голове у него косо притулилась форменная фуражка с двумя скрещенными саблями. Тоже следователь, поднял Фигаро. Только из жандармерии.
— Господин Смайл! Срочно! Лично из управления!
— Что случилось? — раздраженно спросил главжандарм. — Что за паника?
— Господин Смайл, у нас труп! В гостинице «Глобус»!‥
«Глобус» был не самой большой гостиницей в Нижнем Тудыме, но самой дорогой уж точно. Четыре этажа, ливрейный лакей у входа, аккуратные деревца по периметру и очень чистые номера с красивой старинной мебелью. Паровой насос, бойлер, горячая вода во всех номерах, алхимические светильники и весьма достойная кухня. Фигаро подумал, что его скромного жалования не хватило бы и на пару дней проживания в «Глобусе». А если к этому добавить его постоянное желание вкусно и много есть…
Жандармов в холле было как сельдей в бочке. Следователя попытались остановить, но Винсент Смайл лишь нетерпеливо махнул рукой и служители закона, лихо козырнув, тут же отстали. Следователь с жандармом поднялись на второй этаж и прошли по короткому коридорчику к двери номера двадцать семь, на которой уже висела табличка «Не входить! Расследование!»
На коврике у двери в ванную лежал молодой черноволосый мужчина в белой рубахе и красной жилетке — под цвет узких брюк. «Прислуга из номера», понял Фигаро. В правой руке у мужчины был зажат нож с костяной ручкой. Короткое лезвие покрывала корка засохшей крови. Шея мертвеца представляла собой малопривлекательное зрелище: грубый неровный разрез, что называется, от уха до уха.
Рядом на корточках сидел маленький человечек в сером халате. На носу у коротышки криво притулились очки без оправы; в руке он держал пинцет с тонкими крючковатыми лапками.
— Время смерти? — спросил Смайл.
— Около полуночи, — человечек в халате скривился. — Как это ни грустно, но я вынужден констатировать самоубийство.
— Что? — жандарм широко открыл глаза. — Он что, сам себе перерезал горло ножом для писем?
— Да. Характер
