— Ну, что они сказали тебе, Энтолине… вам, ваше величество? — мгновенно поправился альд, как только увидел устремленный на него недвижный взгляд королевы.
— Он сказали, что я должна выдать Храму всех, кто сопровождал меня в путешествии. Далее я должна положиться на милость Храма и, сложив с себя корону и отдав трон, ждать, пока они милостиво снимут с меня Скверну.
Гвардейцы остолбенели. Первым из ступора вышел все тот же Каллиера. Он топнул ногой, отчего треснула одна из мраморных плит, выстилающих пол тронного зала, и воскликнул:
— А ведь я говорил!.. А ведь я говорил, что не надо связываться с этим Леннаром, клянусь клыкастой челюстью Илдыза! Храм ищет любой предлог, чтобы урезать твою власть, и теперь лучше, чем они нашли, предлога и не сыскать!
Энтолинера смотрела на него в легком замешательстве. Потом саркастично скривила полные губы и произнесла:
— Я не пойму, альд, кто из нас баба, ты или я? — (Каллиера даже присел слегка: королева о-очень редко употребляла базарные словечки.) — Что ты причитаешь, как слюнявый деревенский хрыч, который принимает роды у своей единственной коровы, а та никак не может разродиться? Кажется, Леннар объяснил нам что к чему! Или он представил мало доказательств того, что все им сказанное и показанное — истина, о которой понятия не имеет Храм? А если о чем-то и догадывается, в меру своего разумения, то — тщательно скрывает? Да, он столкнул нас лбами с Храмом, с которым сам враждует вот уже несколько лет, и куда более успешно, чем кто-либо до него! Да, война! Я не удивлюсь, если Стерегущий даст своим жрецам указание натаскивать бунтовщиков на штурм дворца!
Альд Каллиера пробормотал несколько слов извинения. Потом он вытянулся и строго произнес, глядя на свою повелительницу:
— Разрешите начать подготовку к возможной обороне дворца? Расставлять посты, в общем, все как положено?
— Делайте ваше дело, Каллиера, — устало произнесла Энтолинера. — А ты, Томиан, принеси мне вина и немного фруктов. А потом я немного побуду одна. Идите…
Альд Каллиера помчался в казармы, а тун Томиан взрезал воздух мощным своим кулаком и воскликнул:
— Не грусти, королева! Мы им покажем! Знаешь, в чем разница между местными дворянами и нами, аэргами из Беллоны — альдами и тунами? — спросил тун Томиан. — А очень просто, клянусь Железной Свиньёй! Мои предки были теми, кто выжил и возвысился благодаря своей силе и храбрости, кто помог людишкам выжить, когда началась Большая зима! А пузаны из Ланкарнака греют свои задницы в тепле и почете только потому, что их пращуры сумели вовремя лизнуть пятку какому-нибудь пышному храмовнику из числа высших! За это они получали жирненькие на значения на местах и набивали свою поганую мошну! Я хотел сказать, о королева, что мы — лучшие их тех, кого родила земля Беллоны, — хвастливо продолжал тун Томиан, воодушевляясь собственной бравадой, — а вот местные, арламдорские дворяне будут хуже самого занюханного крестьянина, который хотя бы сам зарабатывает себе кусок хлеба, а не вырывает у другого с мясом! Мы… мы верны присяге, мы воины, и… и. — клянусь…
— Я просила тебя принести вино и фрукты, а не произносить пламенные речи! — укоризненно проговорила Энтолинера.
— Да… конечно, да, зажарь меня живьем Катте-Нури. Сейчас…
Принеся требуемое, тун Томиан ретировался.
«Леннар, Леннар, — думала Энтолинера, потягивая вино, — как… КАК можно разговаривать с Храмом?… Каллиера, бедный Каллиера, — всколыхнулось в голове, — сложно представить, что все это могло произойти с нами. Наваждение… морок? Нет, в самом деле. Мы в самом деле видели все это: огромный корабль, плывущий в Великой пустоте, бархатная тьма… Академия, Обращенные… Инара, женщина Леннара, которую он не любит, ее глупая святая ревность… Наверное, я стала старше по меньшей мере вдвое. За несколько дней или даже за несколько часов!.. Почему мне вдруг вспоминается старый безобидный пьяница, отец, отец?… Почему я жалею Каллиеру, Томиана, глупых фрейлин и даже свою спальную кошку, черный клубочек с лимонными глазами, ласково мурлычущий и каждое утро трогающий меня лапкой за нос: вставай, хозяйка?! Город, в конвульсии бьющийся под ногами? Город, мой город, опускающийся в ночь, и не стать бы этой ночи последней?… Почему, почему так жаль, и нет злобы, нет ненависти, и все так отчетливо, горько, что даже этот толстый Гаар на мгновение кажется не страшным, не грозящим смертью чудовищем, а — старым обрюзглым мужчиной с тройным подбородком, со своими жалкими слабостями, достойными сочувствия? Почему, почему я такая сейчас?…»
И с резкой, черно-белой обнаженностью и ясностью она вдруг осознала, что весь этот мирок, придворная чинная жизнь по укладу, ритуальные приемы, церемонные поклоны знати, роскошные тени садов и терпкий, с солнечными брызгами сока аромат апельсина — все это закрутится бешеным водоворотом, уйдет в черную пучину, став чем-то маленьким и незначительным, словно и не было никогда. Война, война!..
…Если бы тут был Леннар, он сказал бы ей: нет, не война с Храмом ему нужна!.. Война бесполезно расточает силы и мутит разум, а ведь так много нужно сделать — собравшись с этими силами и этим разумом! Война уводит в сторону от истинных целей, которые ставят перед собой Обращенные, и потому нужна не война, а согласие или хотя бы нейтралитет ордена Ревнителей и Храма!
Ничего этого не осознавала пока что королева.
Поздним вечером Энтолинера долго сидела перед окном спальни, глядя в сады. И эти сады по периметру ограды, и весь дворец, и сторожевые башенки у парадных ворот были напичканы гвардейцами Каллиеры. Альд вызвал всех, кто на этот момент находился в Ланкарнаке. Прибывший во дворец дополнительный гвардейский полк, укомплектованный отборными воинами, одним своим видом разогнал толпу, скопившуюся на площади. Колонны гвардии шли одна за другой: четкий, несокрушимый строй, синие мундиры, перетянутые белыми ремнями, высокие шапки, лица спокойные и сосредоточенные, оружие — палаши и пики — на изготовку. Толпа начала редеть и вскоре рассосалась, пролившись бурными потоками по окрестным улицам.
Громада Храма, поднимающаяся от последних ступеней Королевской лестницы, безмолвствовала. Конечно, Ревнители и жрецы Благолепия прекрасно видели, что к королевскому дворцу подходит гвардия и вливается в открытые ворота колонна за колонной. Скачут конные курьеры, огромный дворец похож на растревоженный улей, пылают окна, десятки тысяч свечей тают и ярко умирают в стенах резиденции Энтолинеры.
Наконец все утихло. Посты расставлены, гвардия неусыпно бодрствует, к опочивальне королевы не пролетит незамеченной и мошка. Конечно, королева никак не могла заснуть. Глаза уже начали слипаться, усталость, накопившаяся за этот бурный день, брала свое, но смутное чувство, которому сложно подобрать однозначное определение — тревога ли, страх, печаль, замешенная на усталости, или огарки недавнего гнева, — не давало уснуть. Энтолинера закуталась в длинную накидку, вышла из опочивальни, прошла мимо дремавшей фрейлины и выглянула в смежную комнату, в которой стояли на посту два гвардейских офицера, самых что ни на есть проверенных — оба из числа тех, кто сопровождал королеву в путешествии в Проклятый лес и — дальше… Завидев Энтолинеру, они вытянулись и четко отсалютовали алебардами.
