Масканин закончил умываться, как всегда не ощутив свежести. Что ж, не удивительно, с такой-то тепловатой вонючей водичкой.
Стоп. Вот оно… Ему удалось поймать затягиваемую в марево мысль. Она тут же, подобно желчи, разлилась по телу, вызвав острый дискомфорт от всего вокруг. За миг до этого всё было понятно и привычно. Теперь же…
Теперь он как будто со стороны посмотрел и на себя, и на снующих рядом вроде бы хорошо знакомых, а всё же незнакомых людей. Да, совершенно по-новому посмотрел на них, и в то же время и так, как смотрел на всё окружающее всегда, как будто двумя разными парами глаз. Смотрел, а вот адекватно оценить не мог. Понял только, что приоткрылась ему ещё какая-то крохотная частичка общего целого. Только вот, к чему её приткнуть? Аж зло берёт, какая иногда в голове каша!
Он оглядел себя в прикреплённом над умывальником зеркале с пятнами испорченной от времени амальгамы. Ёжик коротких волос, заострившиеся от худобы черты лица, жёсткие, не смотря на молодость, пролёгшие у губ складки, двухдневная щетина. Надо бы эту щетину убрать, чтоб не мешала, если придётся надевать защитную маску или респиратор. Кто его знает, будет ли сегодня дождь, просто туман или пыльный ветер. Хуже всего дождь, он как правило ядовитый.
Из тюбика, лежавшего на стойке рядом с зеркалом, Масканин выдавил на ладони пенку, предназначенную для быстрого химического растворения волос, намазал щёки и подбородок и подождал пару минут. Потом смыл растворившиеся волоски и провёл пальцами по коже. Она осталась гладкой.
Повинуясь давно затвержённому алгоритму, он машинально вышел в коридор. И машинально влился в неспешный поток людей. Минуя по пути наглухо сейчас закрытые каптёрки и помещения с неизвестным ему предназначением, Максим попал во внешнюю часть барака. Здесь, в одном из залов в три ряда стояли двухметровые по высоте шкафы-ячейки, склёпанные из сантиметровых листов нержавеющей стали. Каждый такой шкаф имел свой номер из семи цифр и одного буквенного числа. Примерно половина из шкафов уже была раскрыта, рядом копошились их временные владельцы.
Масканин подошёл к своему. Привычным жестом достал из-за пазухи личный жетон, вытянул на длину синтетической нити, да воткнул в щель замка. Раздался тихий щелчок. Глаза безразлично скользнули по видимому тысячи раз жетону. Продольная полоска с магнитным напылением с одной стороны и выбитые керном цифры личного номера с другой. Цифры двух видов. Обычные, полузатёртые и почерневшие, плохо читались. Буквенная же, отделённая от всех дробью, сияла как новенькая. А ведь странно, он до сих пор не знал своего номера. Да и чёрт с ним.
В шкафах ни у кого не было личных вещей. Кажется, их вообще ни у кого и никогда не было. И никто не задумывался об этом. Да и мысли такие даже не приходили, ведь в каждый отдельный момент все делали только то, что насущно именно сейчас или что требует начальство. А такое понятие как время будто и не существует. Есть регламентированные распорядком дня биологические ритмы организма, есть производственный цикл работ, плавно перетекающий в следующий, который и есть ближайшая перспектива во времени. Но никто никогда не думает о том, что может или должно наступить после. Да хотя бы о том, что когда-то же должен кончиться этот длинный-предлинный день, что перед отбоем должен быть ужин — второй и последний приём пищи. Что после короткого ночного отдыха, в течении которого почему-то почти не снятся сны, наступит утро, переходящее в новый день. Никогда оно не наступит. Потому что и вечер не наступит, и понятий таких просто нет. У муравья и то, наверное, в жизни смысла больше.
Свой защитный комбинезон Максим натягивал аккуратно, тщательно возясь с застёжками и ремнями, проверяя состояние клапанов воздухоподачи. Убедился, что всё в норме, пристегнул к поясу сумку с защитной маской, которая при необходимости закроет всю голову и шею, герметично соединившись с высоким воротом комбеза. Респиратор за ремешок повесил на широкий пояс. Всё. Готов. Можно выходить наверх.
По затёртым бетонным ступеням узкой лестницы, такой узкой, что два человека едва разойдутся не задев плечами шероховатых бетонных стен, обитатели барака выползали под открытое, вызывающее мистический страх, небо. Хоть почти и не было на нём сейчас облаков, а солнышко, встающее из-за горизонта, уже начало ласкать землю первым теплом, тем не менее, открытое небо, одним только своим непостижимым и необъятным простором, будоражило нервы и словно всей своей эфирной массой давило на психику всех и каждого. Уж лучше в респираторе где-нибудь под заводским куполом или в спёртом воздухе барака. Пусть душно, но безопасно. Спокойней себя чувствуешь, когда не надо думать о низвергающейся с небес смерти.
По защищённости бараки напоминали блокгаузы. Хоть и под землёй, но водой или ещё какой дрянью не зальёшь. Вполне возможно, тут и бомбы бессильны. Герметичность, прочность, почти полная автономность, да ещё глыбы всякие с грунтом — для маскировки, наверное. Вообще, Масканин и чувствовал себя в бараке спокойнее, чем где-то ещё. Хотя бы потому спокойнее, что после отбоя охрана в какой-то мере избавляла от своего тотального присутствия, ограничиваясь лишь камерами видеонаблюдения. Только вот, такую оценку своему обиталищу он давно уже никому не высказывал, не раз убедившись, что или плечами в ответ пожмут, словно он на не понятном диалекте лопочет, или пару-тройку равнодушных односложных фраз в ответ выдадут. А стоило ли вообще хоть что-то обсуждать с теми, кто не способен понять в принципе? Он знал, что не стоит. Но мало того, это ещё и опасно. Могут и забрать. Охранники и раздумывать не будут, если что заподозрят.
Вот поэтому приходится играть по навязанным правилам. Притворяться безвольным и бездумным. Жалким и сломленным подобием человека.
Даже думать разрешаешь себе недолго и урывками, да с большими перерывами. А какая депрессия от всего этого временами накатывает, что хоть ляжь и умри от тоски смертной, хоть сотвори с собой что-нибудь, лишь бы прервать это до безумия тягостное бытие. И спасаешься от депрессии работой, часто монотонной, физически тяжёлой, но самим процессом своим помогающей отвлечься, уйти в неё с головой, что заодно и маскирует, и приводит к тупому эмоциональному фону. Я такой как все — не думаю и не чувствую. Тогда и правда становишься просто функцией с личным номером, а не Максимом Масканиным.
И всё же, приятно греется сердечко в груди от самого простого осознания себя не винтиком в чудовищном, всё контролирующем механизме, а личностью со своими желаниями и мыслями.
А значит, и дальше будем таиться и маскироваться. Пусть в слабой, но надежде, что обязательно должен подвернуться хоть ничтожный шанс вырваться из всего этого ада. Так человек устроен — у него обязательно должна быть надежда. Иначе, зачем тогда вообще жить?
