Глава 4. ЗВЕЗДНЫЕ СНЫ
В первую же ночь после похорон я начал видеть сны. Сначала они были короткими и смутными, потом длиннее и яснее, и в конце концов мои дни стали кошмарами, а ночи - невыносимым адом. Не было для меня большей муки, чем сон Я видел во сне космос.
Все Макквари - космолетчики Начиная со старого Энсона все наши мужчины летали на кораблях, а девушки выходили замуж за космолетчиков. Знамя Макквари не раз покрывало себя славой. Никаких грехов, кроме стремления быть первыми, за нами не водилось. И корабли Макквари выигрывали, мы снимали сливки с межпланетной торговли, а теперь вот пробились к звездам.
Я был Макквари и старший сын вдобавок.
Я был изначально предназначен для космоса. Это так же неизбежно, как восход солнца или детские болезни.
Теперь я видел космос во сне. Я висел в пустоте между мраком и ослепительным светом, и ни сверху, ни снизу, ни вокруг не было ничего, кроме жестокого излучения далеких солнц, наблюдающих за моим падением. Я падал через миллионы безмолвных миль, безгласный, беспомощный, а звезды выглядели все такими же, и я вроде бы и не двигался. Я знал, что буду падать вечно, и мне никогда не позволят умереть, и звезды не изменятся до конца вечности.
Это были ужасные сны. Снотворное делало их еще хуже. Я целыми днями ездил верхом и выматывался достаточно, чтобы крепко спать, но ничего хорошего мои изнурительные прогулки не приносили. Я пытался пить, но и выпивка не помогала.
В этих снах был заложен комплекс вины.
Одна часть их все время повторялась: я сам, зная об ожидавшей меня участи, бежал от нее, как преследуемый разъяренными гончими заяц.
Везде, куда бы я ни повернулся, был мой отец. Раскинув руки, он загораживал мне дорогу. Глаза его были опущены, но я знал, что однажды он поднимет их, посмотрит на меня и узнает правду. Я с ужасом ждал этого момента, и этот страх был не меньше страха перед космосом. Спрятаться было негде, и я падал в безвременный мир.
С Мартой я не виделся. У меня не хватало духу на разговоры с людьми. Я начал подумывать о смерти. Она казалась мне предпочтительнее обитой войлоком камеры в психиатрической больнице.
Дэвид по-прежнему был невыносим. Эриан нежно порхала надо мной. Я, конечно, ничего не рассказывал им, кроме того, что плохо сплю.
Затем каким-то удивительным образом в мои сны вмешалась Эриан. Не сама она, а ее мир, планета у Альтаира, которую она оставила ради Дэвида.
Это было очень странно, потому что она мало рассказывала о своем мире. В сущности, она даже отказывалась говорить о нем, Дэвид тоже не распространялся на эту тему, разве что говорил о состоянии тамошней торговли. Но во сне я бывал там, я отчетливо видел этот мир, и в моем ужасном падении сквозь космическое пространство появлялись неожиданные светлые проблески. Я видел каждый лист, каждый цветок, каждую башенку в сияющем городе, улицы которого я знал как лес, окружавший нашу усадьбу. Я видел причудливые изгибы крыш, украшенных затейливой резьбой, широкие равнины перистой травы, что, как дым от костра, стелилась по земле и сливалась с мерцающими опалами морских волн. По цвету разливающегося над горизонтом сияния я узнавал, какая из лун всходит сейчас на небе, а по запаху трав, внезапно заполнившему воздух, я догадывался, из каких краев прилетел утренний ветер.
Самым странным было то, что я рассказал обо всем этом Эриан, умалчивая лишь о своих кошмарах. Она быстро взглянула на меня и сказала:
- Да, удивительно!
Я начал было передавать подробности, но она вдруг засмеялась:
- Ну конечно! Ничего странного тут нет. Я же сама вам об этом рассказывала.
- Когда?
- Несколько дней назад. Вы тогда выпили лишнего, Раф, поэтому и не помните. Я хотела, чтобы вы поскорее уснули, и не нашла ничего лучшего, как рассказать о своем мире.
Это объяснение было не хуже любого другого, а ничего более убедительного мне придумать не удалось, так что я счел за лучшее выбросить это из головы. Но с тех пор мир Эриан мне больше не свился.
Я чувствовал себя подлецом по отношению к Марте, но в такие вещи нельзя впутывать другого, особенно если этот другой близок тебе и дорог. С каждым днем мы все больше и больше отдалялись друг от друга; и, поглощенный своими переживаниями, я даже не пытался найти благовидный предлог для своих отлучек. Между тем провалы сознания усилились и стали посещать меня даже в часы бодрствования. Однажды я обнаружил, что моя лошадь стоит на краю обрыва и земля уже осыпается под ее ногами. В другой раз я поймал себя на том, что держу в руке острый перочинный нож и задумчиво царапаю им свое запястье.
Я перестал ездить верхом. Я прекратил водить машину. Я запер все мои ружья и отдал ключи Джемиссону. Я знал, что должен умереть, но свыкнуться с этой мыслью не мог.
Однажды, незваная и нежданная, ко мне заявилась Марта. Она вошла в дом, отыскала меня и вежливо закрыла дверь перед носом у моих домочадцев. Мы остались наедине.
- Я хочу знать правду, Раф. Что случилось?
Я путано обьяснил ей, что не очень хорошо себя чувствую, но вообще-то со мной как будто все в порядке, поблагодарил ее за визит и постарался избавиться от нее, но она не сдавалась.
- Посмотри на меня, Раф. Ты разлюбил меня?
Я взглянул на нее, и она улыбнулась. Во всяком случае, мне так показалось.
Я молча прижал ее к себе. Через некоторое время она прошептала:
- В этом доме таится какое-то зло. Я почувствовала его, как только переступила ваш порог. Что-то очень скверное...
- Глупости, - нахмурился я.
Но она упорствовала в своем убеждении и, слегка повысив голос, принялась ругать меня за то, что я заставляю ее страдать. Излив свои чувства, она успокоилась, взглянула мне в лицо и заметила:
- Ты чертовски скверно выглядишь, Раф. В чем дело?
- Сам не знаю.
Внезапно мне захотелось выбраться из этого дома, и как можно скорее. Кажется, я поверил ее речам. Нелогично? Я и не хотел быть логичным.
- Пойдем погуляем. Может, на свежем воздухе моя голова будет лучше соображать.
Мы не стали уходить слишком далеко. Последние несколько недель страшно истощили и вымотали меня, и каждое движение давалось мне с трудом. Мы дошли до поросшего травой бугра позади дома, присели на него. Марта не пыталась скрыть свой испуг.
Откровенничать с ней я не собирался.
Я твердо решил, что не скажу ни слова, и, конечно, все выболтал. Не знаю, что ей удалось понять, потому что рассказывал я не очень связно, но когда я закончил, она сильно побледнела и обхватила меня руками:
- Тебе нужен психиатр. И хороший доктор.
- Доктор у меня есть, а психиатр нужен только тем, кто не хочет в чем-то признаться самому себе. Но я - то не из их числа.
