– Где-то так, – сказал Гриша. Он запнулся еле заметно, на единственную долю секунды, а я слишком была занята своими переживаниями, чтобы обратить внимание.
* * *
Газовый баллон пустовал, и плита не работала. Электричества тоже не было. Между тем ветер от воды становился все сильнее, я стала нешуточно мерзнуть и решила растопить печь-буржуйку.
Легко сказать! Как это делается, я видела раньше только в мультике «Двенадцать месяцев». Сырой хворост не желал гореть, запас старых газет быстро иссякал. Серные головки отваливались, коробок был мягким, как приговор коррумпированного судьи, и очень скоро я испугалась остаться вообще без единой спички.
Наконец, подойдя к делу творчески, я нашла на полочке жидкость для снятия лака – с ацетоном, плеснула на хворост и чуть не спалила дачу тетки Пипла. К счастью, ацетона в жидкости было не так много, поэтому пожара не случилось, а хворост наконец загорелся. Некоторое время я творчески отдыхала, подсовывая в печку тонкие поленья и глядя в живой огонь.
Потом позвонила Настя:
– Ну, что тебе сказали в деканате?
– Ничего. Все нормально.
– Ты на зарубежку идешь?
– Нет.
– Ты что, сдурела?! – Настя поперхнулась в трубке. – Даш, ну серьезно, ты раздумала получать высшее образование?
Я вздохнула:
– Нет… Я все решу. Не беспокойся.
В печке горел огонь. Я сидела на старом табурете, грела ладони; я плакала от счастья и облегчения и даже не пыталась сдержать слезы. Все равно меня никто не видел.
Они меня не бросили. Мы знакомы всего-то несколько дней, но они меня не предали. Пошли, наверное, на конфликт с Инструктором… нарушили писаные и неписаные правила Доставки… Ради меня. Ну и как тут не плакать?
Немного успокоившись, я вышла из дома и уселась на облупившуюся деревянную скамейку. Отдышалась, нашла в телефоне номер Сэма и вдруг испугалась. Вдруг он спросит с подозрением: «А откуда у тебя мой номер? Я не помню, чтобы я его тебе давал». Или вообще не узнает. Спросит: «А это кто, я что-то не понимаю?»
Телефон зазвонил. Я подпрыгнула на табурете; на экране высветилось «Сэм», и острые мурашки забегали у меня по спине и рукам.
– Привет, – сказала я, стараясь говорить приветливо, но спокойно.
– Извини, если отвлекаю, – голос его казался усталым и нездоровым. – Скажи, мы с тобой вчера встречались?
– А… – я растерялась. – Да! Я с мамой гуляла, у меня мама вчера приезжала в Москву… Ну и мы с тобой… встретились, на набережной…
– А до того?
– Что – до того?
В трубке довольно долго молчали.
– Понимаешь, – наконец сказал Сэм, – у меня будто башку расколотили на мелкие части, и я не могу их собрать. Вот я вижу твой номер у себя на телефоне… И не помню, когда ты мне его дала.
Я врезала ладонью по спинке скамейки, так что посыпались чешуйки облупившейся краски. Ну Инструктор. Ну живодер.
– Сэм, – я лихорадочно соображала. – Ну… А! Вчера на набережной я тебе дала номер. Слушай… На самом деле я так рада, что ты позвонил! Давай…
Я хотела сказать «давай увидимся сегодня», но прикусила язык. Потому что, во-первых, приличные девушки себя так не ведут, а во-вторых, я понятия не имею, сколько мне еще сидеть на этой даче.
– А ты вообще где? – он будто прочитал мои мысли.
– Улица Речная, сто сорок семь, – я посмотрела на доску с номером на углу домишки.
– Информативненько… Может, мне за тобой подъехать на машине?
– Э-э-э… понимаешь, я тут у друзей на даче.
Он запнулся.
– У тебя много друзей, – сказал со странным выражением. – Ну, ладно… Звони, когда освободишься.
– Обязательно! Выздоравливай, Сэм…
Он повесил трубку. Я снова хлопнула по скамейке, так что выглянули из древесины ржавые гвозди. Еле подавила желание немедленно перезвонить и сказать – приезжай.
Ну почему мне так не везет?!
* * *
К вечеру стало совсем холодно. Я провела ревизию вещей, нашла два битых молью одеяла и свила себе нечто вроде гнезда возле печки. Запас воды здесь был, две огромные пластиковые канистры, но с едой дело обстояло гораздо хуже.
Утром, отправляясь на верную казнь, я не позавтракала и даже не выпила кофе. На свежем воздухе ко мне вернулись радость жизни и аппетит, при этом из всей еды, анонсированной Пиплом, я отыскала в доме только макароны. Масла не было и соли, к сожалению, тоже.
Я нашла кастрюльку и сварила макароны на печи – первый раз в жизни. Сверху они слиплись кашей, снизу подгорели. Употреблять это внутрь мог только очень изголодавшийся человек, но мне было некуда деваться.
Стало темнеть. Я зажгла огарок свечки. В телефоне садился аккумулятор. Вокруг ухали какие-то птицы, странно трещал камыш на берегу, но больше всего меня тревожили звуки, доносящиеся из противоположного от печки темного угла. В доме явно жил кто-то кроме меня.
Зазвонил телефон.
– Как ты там? – спросил Гриша.
– Замерзла. Есть хочу. Макароны закончились. Тут еды нет совсем, и еще…
Что-то метнулось в дальнем углу, крохотное и быстрое. Я содрогнулась:
– И еще здесь мыши!
– Мыши? – Гриша озаботился. – Мышам, наверное, можно крошки давать или сухарик размочить. Пипл, чем вы мышей обычно кормите?
Я вздохнула сквозь зубы:
– Долго мне тут еще сидеть?
– Ну, скажем так… Мы пока никого не переубедили, – в его голосе слышалась досада.
– Если я тут помру от голода и холода, проблема снимется сама собой.
– Секунду, Даша. Есть идея…
Стена вдруг дрогнула и стала мягкой, как кисель. Потом на ней обозначился светящийся контур – граффити; я впервые видела, как открывается Гришина рамка – с противоположной стороны.
Открылась дыра. Внутри замерцал свет. Гриша вошел, держа в одной руке баллон, а в другой телефонную трубку:
– Пошли перекусим. Согреешься заодно.
Он казался странно веселым.
* * *
Я поняла, в чем дело, оказавшись на кухне Пипла. На кухонном столе валялись неровно нарезанные ломти хлеба, сыра и колбасы, а в центре стояли почти пустая бутылка хорошего коньяка и два коньячных бокала. Гриша потянулся к полке за бокалом для меня…
– Оставь, – сказал Пипл. – Это тюльпан, а здесь нужен снифтер… Гранд Шампань: цветочная группа ароматов с нотами цветущего винограда, сухого липового цвета и высушенных побегов виноградной лозы… Сейчас возьмем вторую бутылку.
Он сам выудил с полки бокал, с моей точки зрения совершенно такой же, как предлагал Гриша, и торжественно поставил на стол предо мной:
– Бери хлеб, сырок вот плавленый, а то тебя срубит с голодухи.
– Ребята, – сказала я осторожно, – да вы тут бухаете.
Гриша улыбнулся:
– О чем и речь.
– Гранд-Шампань, – нараспев проговорил Пипл, – субрегион к югу от города Коньяк, дающий пятнадцать процентов всех коньячных спиртов. Качеству лозы способствуют пологие холмы и уникальная почва, богатая мелом и минералами. Спирты из Гранд-Шампани сложны и изысканны. В юном возрасте они агрессивны и безрассудны, но с годами приобретают интеллектуальную зрелость…
