– А где это?
Алина Леонидовна подробно объяснила Егору, что онкологическая больница находится на улице Броневой, которая, в свою очередь, отходит от улицы Стрыйской уже почти на самом выезде из города.
– Вам нужно сесть на автобус…
– Я на машине.
– Ну тогда ещё лучше. Сейчас спуститесь вниз к площади Ивана Франко и оттуда поедете вверх по Стрыйской. Слева будет наш знаменитый Стрыйский парк, потом пойдёт более менее современная застройка… в общем, когда поймёте, что город кончается, спросите у кого-нибудь где улица Броневая. Только сейчас наверное ещё слишком рано, в такое время вас вряд ли пустят в палату.
– Ничего, – задумчиво сказал Егор, созерцая цветущую магнолию, – пустят. А если совсем уж пускать не будут – подожду на месте. Скажите, Алина Леонидовна, где тут в это время можно выпить кофе?
– С этим в нашем городе вообще-то не проблема, ковярни – кофейни, по-вашему – на каждом углу, – подумав ответила мамина соседка, – но сейчас действительно слишком рано. Так что, если не побрезгуете, то кофе можно выпить у меня. Вы что, всю ночь провели за рулём?
– Немного поспал, – улыбнулся Егор. – Не волнуйтесь, Алина Леонидовна. Всё, что мне нужно – это большая чашка крепкого кофе, а в машине у меня лежат бутерброды с очень хорошей колбасой, которые нужно съесть, чтобы не пропали.
– Значит договорились, – обрадовалась Алина Леонидовна. – Бутерброды ваши, кофе мой.
Когда Егор остановил машину на стоянке у городской онкологической больницы, было девять часов тридцать минут утра по московскому времени и восемь тридцать по местному.
Пожалуй, уже можно, подумал Егор и направился ко входу.
Через пятнадцать минут выяснилось, что Хорунжая Таисия Григорьевна находится в реанимации, доступ в которую категорически запрещён всем без исключения родственникам.
– Даже единственному сыну? – без надежды осведомился Егор.
– Даже ему, – безжалостно ответила противного вида тётка из окошка регистратуры.
Егор вздохнул и вышел на улицу покурить и подумать.
Ещё через двадцать минут, пообщавшись с такими же, как и он, но более опытными родственниками больных, он узнал массу полезных вещей.
Во-первых, что реанимация находится на четвёртом этаже.
Во-вторых, что начальника реанимационного отделения зовут Антон Михайлович.
В-третьих, что Антон Михайлович охотно берёт взятки и предпочитает доллары.
В-четвёртых, что он, Антон Михайлович, буквально только что пришёл на работу.
В-пятых, что в больнице совсем нет лекарств, особенно болеутоляющих (вернее, они есть, но только за большие деньги).
А также массу иных полезных вещей.
Пора было действовать.
Он загасил окурок, бросил его в урну, одёрнул куртку и решительно распахнул входную дверь.
На четвёртый этаж удалось попасть беспрепятственно, но дальше начались некоторые трудности.
Так вышло, что за всю свою тридцатипятилетнюю жизнь Егору ни разу не пришлось давать взятку и теперь он чувствовал себя не в своей тарелке. Деваться однако было некуда и, призвав на помощь врождённое и благоприобретённое нахальство коренного ростовчанина, он сунул пять долларов церберше на этаже, после чего получил халат и лично был препровождён к кабинету заведующего реанимационным отделением.
Антон Михайлович, вальяжный, начинающий лысеть со лба, пятидесятилетний мужчина, благосклонно согласился уделить раннему посетителю пять минут своего драгоценного времени.
Егор вкратце рассказал кто он такой (пришлось даже показать паспорт) и аккуратно положил под чью-то историю болезни, лежащую на столе прямо перед Антоном Михайловичем, сто долларовую банкноту.
Заведующий реанимационным отделением издал неопределённый звук, небрежным движением убрал деньги во внутренний карман и сказал:
– Ну что ж, в порядке исключения, думаю, можно вам разрешить посещение прямо сейчас. Тем более, если позволите мне быть откровенным, надежды практически нет никакой. Разве что чудо, но чудеса, как вы сами понимаете, случаются крайне редко. И ещё. У вашей мамы сильные боли, а нас тяжёлое положение с болеутоляющими средствами и…
– Да, именно об этом, Антон Михайлович, я тоже хотел с вами поговорить, – перебил его Егор. – Вот сто долларов. Пожалуйста, введите маме лекарство прямо сейчас. Если нужно, я заплачу ещё.
– М-м… пока этого вполне хватит.
Он снял трубку и отдал распоряжение по телефону, после чего предложил Егору сигареты «Мальборо», пепельницу и зажигалку.
– Спасибо, я курю свои, – ответствовал Егор и в свою очередь предложил заведующему «Донской табак».
Антон Михайлович выразил заинтересованность неведомой ему доселе маркой, и оба закурили.
– Всё равно нужно подождать, пока подействует лекарство, – пояснил заведующий. – А вы, я вижу, не местный?
Они поговорили о былом могуществе Союза Советских Социалистических Республик, посетовали на теперешнюю разобщённость братских народов, нищету, дороговизну, коррупцию властей и пришли к выводу, что Украина равно как и Россия катятся в одну и ту же пропасть, дна которой до сих пор не видно. Пора было идти.
– Пожалуй, не буду вам мешать, – решил Антон Михайлович, проводив Егора до палаты. – Только потом обязательно загляните ко мне, хорошо?
– Хорошо, – кивнул Егор, сделал глубокий вдох и выдох и открыл дверь.
Это была палата на двоих.
Мама – он узнал её сразу – лежала у окна и смотрела на Егора широко распахнутыми серыми глазами, его глазами, в которых Егор увидел изумление и страх.
На деревянных ногах он подошёл к кровати, сел на краешек и, сквозь перехвативший горло спазм, даже не прохрипел, а прокаркал:
– Ма-ма…
– Сынок… Егорушка…
Соседка по палате спала и не видела, как мать и сын плачут, обнявшись, счастливыми и горькими слезами.
А потом что-то неуловимо изменилось и, когда Егор выпрямился, то сквозь пелену слёз увидел, что мама лежит странно и неподвижно с закрытыми глазами и застывшей улыбкой на тонких обескровленных губах.
Никогда на глазах Егора не умирал человек, но он понял, что мама только что умерла.
В последствии Егор и сам удивлялся быстроте и решительности собственных действий. Он как-то сразу сообразил, что звать персонал реанимационного отделения бесполезно, – ему ведь ясно сказали, что больная обречена и спасти её может лишь чудо.
И такое чудо у Егора в запасе имелось.
В два шага он очутился у окна и рывком распахнул настежь створки.
Свежий майский ветерок ворвался в палату, крутнулся по углам и, подхватив застарелые запахи болезни, боли, лекарств и смерти, вышвырнул их наружу.
