Отчего-то последнее им всем сильно понравилось.
Инка появлялась то там, то тут. Что уж там делала, неизвестно, а здесь, на кухне, не столько участвовала в процессе, сколько следила зорким поголубевшим глазом, чтобы подружки в непринужденном общении не зарывались, не вольничали, глазками не стреляли, крутыми бедрами в обтягивающих джинсах не терлись, молодые крепкие груди в вырезах, нагибаясь у него перед носом, не демонстрировали.
Он оказался единственным мужчиной на кухне.
«Кухонный мужик — похоже, это снова становится модным».
Подружки были, между прочим, вполне. И сами вполне, и готовы вполне; нет, нет, он не пользовался своим взглядом. Только одна, Ирена, что ли, родами располнела, но и та была вполне. Остальные же вызывали у него ассоциации со стайкой подтянутых голливудско-бродвейских хищниц. Модельки, вышедшие в тираж или недотянувшие, еще что-то подобное. Студийно-околостудийное, в общем.
«Да, собственно, почему именно голливудско-бродвейское? — подумал он. И ответил: — А потому, что у тебя другой ассоциации и быть не может, старичок. Старичок. Ну даже смешно. Вот именно. И почему бы не модельки? Ты ж Инку не знаешь вовсе, откуда тебе подружек-то ее знать? Фотульки-живописьки какие-нибудь, и все… Однако ты уже хорошо окунулся в «месье Жана», одни уши торчат…»
Задвинутый столом в самый угол, он опять что-то прилежно нарезал. Он сам попросился сюда — «а то всю кубатуру вам занимаю, девочки». Теперь он вспомнил об обещанных «месье Жаном» развлечениях и шепотом, улучив момент, попросил у худенькой рыженькой красавицы Дарьи стакан «Смирноффской».
Ох, занялся бы он этой Дарьей, стриженной под мальчика. Французский стиль, точеная фигурка!
И стиль не очень-то его, и фигурка не очень-то точеная, но глаза… За них можно простить и отдать все-все-все и сто Миров в придачу.
Дарья заговорщически мигнула и, свернув головку тому штофу, что был оставлен на второй круг, соорудила стакан. Тяжелый, хрустальный, в нем было ровно в двадцать раз больше льда, чем напитка.
Протягивая, нарочно сделала так, чтобы он непременно дотронулся до ее пальчиков, обнимавших широкий резной бок. Задержав руку, шепнула скороговоркой телефон, хотела повторить, но он качнул головой.
— Ваш я запомнил с первого раза. — И, опустив на миг веки, добавил к другим, перенеся на почетное место в первом десятке.
Звонок возвестил о прибытии жениха. Так, по крайней мере, можно было судить по переместившейся основной массе голосов из комнаты в прихожую, где их стало слышней сквозь музыку, которая страшно раздражала его с самого начала.
Звездноглазая Дарья в передничке тоже удрала, и он, воспользовавшись безнадзорностью, приподнял стол, взявшись со своего края, и отставил его, чтобы дотянуться до холодильника. В стакане, составленном по его вкусу, водка и лед имели обратное соотношение.
— Папа! — услыхал он Инкин голос и мгновенно понял, что удумала эта стервоза.
— Папа, что же ты не встречаешь нас с Жоржиком?
Он спокойно подавился, поперхнулся, выплюнул лед, затем мелкими глотками — крупно глотать не позволяла лента на горле — допил водку и только тогда повернулся.
Рядом с длинноногой фотомодельной Инкой стоял пухлогубый пухлощекий молодой человек ниже ее ростом.
На пухлощеком пухлогубом молодом человеке был джемпер, из-под которого выпирал животик.
Животик молодой человек прикрывал букетом, кажется, собираясь преподнести его не Инке, а ему.
Из-за плеча молодого человека выглядывала… решил: мама, соотнеся явное сходство и разницу в возрасте.
Тогда он посмотрел на Инку.
Инкины голубые глаза молили, Инкины голубые глаза кричали. Они обещали все то, что он отдал бы Дарье, и еще больше. Только пойми, только помоги, только поверь! Это никакой не розыгрыш и не глупый фарс, я и не думала издеваться над тобой и унижать тебя, я не обманываю тебя сейчас и не обманывала раньше, между нами было все ясно с самого начала, и потом я сделаю все, что ты скажешь, выполню все, что захочешь, а сейчас — надо!..
— Прошу извинить, — сказал он бархатным голосом, отставил стакан и представился. — Меня сегодня дочка по хозяйству направила.
Вокруг него завились, его окружили, его потащили, ему сунули букет, который он не глядя сунул Инке, его знакомили с округло-оценивающей мамой, с замешкавшимся в прихожей бородато-волосатым папой, и вообще все напоминало давние-давние сцены семейных сходок «на праздники», когда тому, в кого он сейчас вернулся, самому было двадцать лет.
Был стол, слова, поздравления, выпивка-закуска, и казалось, присутствует он не на репетиции, а на настоящей свадьбе, не хватало только воплей: «Горько!»
Папа оказался крутым демократом, ветераном и 91-го, и 93-го, все еще борющимся за Свободную Россию против СССР, и от него он отделался шуточкой, что да, СССР был страной, в которой прошлое непредсказуемо, настоящее невыносимо, а светлое будущее терялось во мраке. (Выскочило.) С мамой шуточками было не отделаться.
— Вы знаете, — говорила ему мама, опасно перегибаясь бюстом через салат, — мы, конечно, особенно рады обретению Инночкой, так сказать, своей семьи, я имею в виду вас, но хотелось бы все-таки познакомиться, как бы это сказать… вы понимаете? Как насчет завтра у нас? Все-таки суббота.
— Я для Жорки все, чо хошь, сделаю, — говорил перешедший на тему чадолюбия волосатый папа. — Еще когда он первый грант от Беркли получил, я решил — все сделаю…
— Слава Богу, находятся люди, для которых не все измеряется выгодой, не торгаши, вы понимаете? — говорила мама. — Егорушка у нас с детства
увлекался математикой, все олимпиады выигрывал, а потом, когда Лужков учредил этот отдельный Московский университет для особо одаренных детей…
— А ты, Иван Серафимыч, в какой области? — качался рядом со «Смирноффым» папа. — Инка про тебя молчок, говорит — шибко секретный… Но уж как мы теперь почти родственники…
— Я ей сказала сразу: безродных нам не надо. Мы должны сперва встретиться, познакомиться. Будь ты хоть на каком месяце. Сейчас, я слышала, и экспертиза крови ничего не дает. Но ведь мальчик нервничает, его нельзя нервировать…
— Инка! — позвал он, оглянувшись на галдящий сквозь шум музыки стол. — Поди-ка помоги мне… нет-нет, это сюрприз, мы буквально пять минут, он у меня в машине, это рядом.
Мальчик Жоржик обиженно надул губки. Он оставался наедине с мамой и папой. Остальные все заняты, разговаривают, а у него невесту отнимает нехороший дядька. Потом подумал и откусил торта.
На лестнице Инка остановилась, закурила. Ему было интересно, что она скажет первое. «Хочешь ударить — ударь», или «Я тебе сейчас все объясню», или… еще чего-нибудь.
