Адепт отпустил волосы Джованни, и голова бандита глухо ударилась о стену. В его глазах метался ужас, близкий к панике. Я видел, что каждое слово Адепта иглами вонзалось в его сознание. То, что он не смог понять в словах Адепта, он прочел на его лице.
– А теперь уходи. И забудь о нас.
– Разве это забудешь, – прошептал Джованни. – Но вы меня больше никогда не увидите.
После того как Джованни, качаясь как пьяный, покинул каюту, Генри осведомился:
– А вы уверены, что он не преподнесет нам никакой подлости?
– Уверен. А ты не уверен, Генри? – усмехнулся Адепт.
– Пожалуй, я тоже уверен, – негромко отозвался Генри; я увидел, что он бледен как смерть. – Эх, и угораздило же меня, честного вора, связаться с вами…
* * *
Дон Орландо любил тихие севильские вечера, когда спадает дневной зной, ветер несет с собой прохладу и ароматы плодовых деревьев, а также умиротворение и спокойствие. Сознание будто проясняется и хочется размышлять о возвышенных материях. Душа в вечерние часы ближе к Богу, Особенно нравилось Орландо Вилласу проводить эти вечера со своим старым приятелем доном Алонсо Диасом, одной из самых светлых голов в университете. Алонсо был человеком угрюмым и серьезным, но почему-то ему никогда не удавалось внушить к себе соответствующее отношение. Окружающие скорее находили его забавным и смешным чудаком. Он обладал безупречной логикой, способен был на полет фантазии, но вместе с тем его сверх меры сковывали религиозные догмы. Он мечтал соединить католическую идею и учения великих античных мудрецов, доказать, что речь и тут, и там шла в принципе об одном и том же. Получалось у него это неважно, хотя он и сделал несколько любопытных выводов и наблюдений, чем снискал зависть своих коллег, погрязших в лености ума, пустых спорах и больше озабоченных приобретением благ телесных, чем духовных.
Как обычно по средам, дон Алонсо появился в доме у Вилласа. Он был, как всегда, строг, подтянут, одет в черное. Его седые волосы рассыпались по плечам, длинное привлекательное умное лицо было чуть бледнее, чем обычно. Время от времени он нервно косился куда-то в сторону, будто ждал, что там кто-нибудь появится.
– Вы чем-то встревожены, дон Алонсо? – спросил Виллас.
– Нет, я ничем не встревожен.
– Мне показалось, ваше самочувствие оставляет желать лучшего.
– Я чувствую себя хорошо, как никогда, – резко, почти грубо, отрезал Алонсо, чего за ним обычно не водилось.
Виллас не привык приставать к людям с расспросами, а зря. В тот день назойливость и любопытство могли бы оказать ему неоценимую помощь.
– Думаю, мы сперва поужинаем, а затем я покажу вам книги, которые вчера мне посчастливилось приобрести.
– Буду рад, – буркнул Алонсо.
Слуги принесли еду. Дон Орландо обычно очень мало ел на завтрак и обед, но зато отводил душу за ужином. Он сознавал, что подобный образ жизни не самый здоровый, но поделать с собой ничего не мог. Алонсо обычно не предавался чревоугодию, но рад был отведать редких деликатесов из числа тех, которые всегда водились в этом доме. Правда, сегодня его не радовали ни дичь, приправленная индийскими пряностями, ни паштеты, ни редкие заморские фрукты. Он будто бы задался целью испортить весь вечер, и вежливый, выдержанный дон Орландо решил, что гостю эту задачу удалось решить. Алонсо сидел, нахохлившись, как монастырский голубь, и неодобрительно глядел на заставленный яствами стол.
– Вы все же больны, мой дорогой Алонсо. У вас пропал аппетит.
– Нет. Просто я не хочу предаваться излишествам.
– Это не излишества, – устало произнес Орландо. – Это только хороший стол.
– Я долго думал в последнее время и пришел к выводу, что наступила пора взглянуть на свою жизнь с точки зрения вечных законов, данных нам Господом. Нельзя идти по пути ублажения плоти и надеяться на спасение.
– Вы говорите это серьезно? – наигранно удивился дон Орландо. – Уж не думаете ли вы устремить свои стопы по тернистому пути аскезы?
– Вы слишком легко относитесь к этому. Тертуллиан учил: «Изнуряя плоть, ты обогатишь дух свой».
– Бросьте, мне вовсе не улыбается повторять благочестивые подвиги святого Доминика.
– Достойный объект для подражания! – запальчиво воскликнул Алонсо.
– А вам не кажется, что деяния, прославившие его, излишне суровы. Я не могу, подобно ему, носить железную кольчугу вместо рубашки. При мысли о рационе, которым довольствовались он и его соратники, мне становится плохо. Глоток воды и кусочек хлеба в день. По воскресеньям – вареные овощи. Лучше смерть! Вспомните, как святой Доминик бросился к аббату с признанием в тяжком грехе – вместе с черствым хлебом он съел несколько листьев. Я люблю за стаканом вина вести добрую беседу. Святой же Доминик, и его соратники дали обет полнейшего молчания, лишь в воскресенье между вечерней и всенощной они могли перекинуться парой слов. Я склонен к простудам, а потому не способен, как святой Доминик, спать зимой у двери кельи в одной рубахе, связанной из железных проволок и укрываться металлическим панцирем. У меня нежная кожа, поэтому я не смогу, подобно ему, терзать свое лицо и тело колючими шипами, хлестать себя ремнями из кожи и носить под кольчугой восемь впивающихся в тело обручей. Смерть бы приняла меня в свои объятия через неделю такой жизни. Не призывайте меня к этому, мой друг.
– Святой Доминик прожил около ста лет! Не отрицаете же вы, что этим Господь показал свое расположение к нему.
– Наоборот. Лишний год такой жизни – уже тяжкое наказание. На небесах ему было бы гораздо лучше.
– Не богохульствуйте, – раздраженно воскликнул Алонсо. – Поверьте, это не самое достойное занятие.
– Хорошо, не буду.
– Неужели вы не понимаете всю благостность отречения во имя Господа от земных благ. – В голосе Алонсо звучали нотки отчаяния, и Виллас подумал, что его товарищ перетрудился в последнее время и это сказалось на его разуме. – Вспомните слова святого преподобного Макария Египетского: «Идеал жизни в духе. Идеал спасения – путь к нему лежит через духовный подвиг». Отречься от тела, от цепей, привязывающих нас к порочной и греховной земле, значит воспарить в небесные выси, где души сливаются с Богом.
Если бы земная жизнь была только цепями, почему же Господь просто не сотворил чистые души, не связанные с грубыми телами?
– Чтобы душа познала бренность материи, освободилась от ненужных чувств и привязанностей. Земная жизнь – тюрьма, которая должна заставить любить небесную свободу.
– А может, не тюрьма, а школа, где нужно научиться чувствовать, где ты должен пройти предназначенный тебе путь и выйти обновленным, возвысившимся. – Дон Орландо улыбнулся. – Плоть – материя, но из нее произрастают такие прекрасные чувства, как любовь, наслаждение, радость. Я думаю, чувства эти угодны Богу, ибо все прекрасное, что сотворено людьми, создано благодаря, а не вопреки этим чувствам.
