– Понятливый ты,- усмехнулся Муштай.- Повторяю, в обиде не останешься.
Главное – перед его пацанами не засветись. Говорят, ты ловко со снайперской винтовкой обходишься.
– Среди твоих тоже снайперы найдутся. Чего же их не пошлешь, если такой край?
– Своих нельзя. Ненадежно. Если просочится, такая разборка начнется. Мне войны не надо. А ты посторонний, у тебя среди пацанов завязок нет. На тебя никто и не подумает. Хвастаться, ясное дело, ты не станешь.
Покатаешься еще для отмазки месячишко-другой – и ко мне. Посидишь моим заместителем в офисе, потом получишь свое дело и ребят.
«Черт бы все побрал,- с тоской подумал я.- И у этих офисы. Помешались все на офисах, демпингах, шейпингах. И Чума их не отучила».
– Я подумаю,- пообещал я вслух.
– Ну думай. Но, сам понимаешь, базар чисто между нами. Иначе…
Я махнул рукой, изобразив досаду:
– Кончай порожняки толкать. Я тебе не фраер.
– Фраеру я бы такое не предложил. Но имей в виду, на всякий случай.
– Поимею.
На этом мы расстались. Он отправился к своему «лендкрузеру». Рулить теперь предстояло ему самому. Я повел джип вдоль улицы. В зеркале заднего вида отражалось пылающее Дерево.
Вот оно, значит, как. Комод формально, как и прежде, подчиняется Муштаю.
Но только формально. У него свои планы на будущее. И Муштай о них знает.
Или догадывается. В принципе, завалить Комода мне бы не составило труда.
И пошло бы всем только на пользу. Но делать этого я не стану. Во-первых, связываться с братвой мне незачем. Во-вторых, даже если бы я и использовал такой ход, где гарантия, что Муштай вместо обещанных благ не отправит меня вслед за Комодом? Ему такой свидетель ни к чему. Он правильно сказал: я чужой, из-за меня никаких проблем не будет. То есть он так думает, что не будет.
…С того раза мы с Муштаем больше не встречались. Он не искал меня, будто позабыв о разговоре. А мне искать его и подавно было незачем. Но какие-то виды он на меня, похоже, все-таки имел, раз запретил братве меня трогать.
В его искреннюю благодарность за счастливое избавление верилось с трудом.
Благополучно миновав заставу комодовцев, я направился к центру города, раскинувшемуся на холмах. Джип скатился с пригорка на бульвар, протянувшийся в низине между двумя главными улицами. Деревья и кустарники здесь так разрослись, что превратились в настоящий лесок. Справа над ним высилась коробка физкультурного вуза, вся в ржавых проплешинах, а слева за сплошной стеной зарослей вообще ничего было не видать.
Джип снова взбежал на горку, и я вырулил на местный Бродвей. Удивительно.
Отцы города еще не так давно вбухали в эту улицу огромные средства, ремонтируя фасады старинных зданий, мостя тротуары брусчаткой и нещадно вырубая деревья. Но от былой помпезности не осталось и следа. Суета властей предержащих за считанные годы обратилась в прах. Старые дома ветшали быстрее новых, и Бродвей ныне представлял собой печальное зрелище близко подступившей разрухи.
Я свернул в сторону площади, раскинувшейся на высоком речном берегу.
Здесь, между почерневшим старинным зданием научной библиотеки и многоэтажным железобетонным остовом некогда важного учреждения, высились странного вида православный храм и памятник красным партизанам, которые некогда разрушили прежний, нормальный храм, стоявший на этом месте.
Я затормозил у храмового крыльца, вышел из машины и задрал голову.
Неизвестный мне архитектор, проектировавший новый собор, почему-то совместил в нем черты православия и готического стиля. Неестественно вытянутое ввысь строение, некогда блиставшее белизной стен, лазурью кровли и золотом куполов, сейчас было серым и облупленным, голубизна и позолота потускнели и местами облезли. Зато новенькие стальные двери под крылечной аркой маслянисто поблескивали. Собор с его узкими бойницами окон давно превратился в неприступную цитадель.
С тяжелой сумкой через плечо я взбежал по ступенькам и постучал в дверь подвешенным на цепи железным молотком. Дверной металл отозвался звонким гулом, словно колокол. Долго никто не объявлялся. Я собрался возвестить о своем прибытии повторно и уже взялся за молоток. Но тут открылась смотровая щель, лязгнули могучие засовы, и тяжелые створки разошлись. Я шагнул через высокий порог.
В храме стоял полумрак, подсвеченный мерцанием керосиновых ламп и свечей
– у Святош электричества не было. Глаза быстро освоились, и я увидел впустившего меня человека в длинной черной рясе с накинутым на голову капюшоном. На православного священника он походил не больше моего. Не говоря ни слова, человек повел меня через храмовый зал к аналою, рядом с которым чернела приоткрытая дверь. Внутри стены собора были совершенно голыми: ни икон, ни росписи, ничего. Распятие над алтарем тоже отсутствовало. Это было довольно странное святилище. Впрочем, оказался я здесь не впервой и удивления не испытывал.
Через упомянутую дверь мы попали в совершенно темный коридор, поплутали по каким-то переходам и лестницам, потом впереди забрезжил свет. Мой проводник исчез также безмолвно, как и появился. А я вошел в просторную комнату с высоким узким окном, свет через которое почти не попадал внутрь.
Над большим письменным столом висели две керосиновые лампы, образуя под собой тусклое желтое пятно. Вдоль стен тянулись книжные стеллажи. В один из прошлых визитов мне удалось взглянуть, что за литература здесь хранилась. Скажу одно: духовных сочинений я не нашел.
Навстречу мне из-за стола поднялся человек в черном костюме. Был он среднего роста и среднего же возраста, с редкими белесыми волосами. Под пиджаком у него была черная водолазка с высоким воротом.
– Здравствуйте, Сергей,- приветствовал он меня,- присаживайтесь.- У него был мягкий и проникновенный голос проповедника.
Я водрузил свою сумку на стол и повалился в глубокое кресло.
– И вам привет, господин Пастор. Он поморщился.
– Я ведь вас просил: называйте меня просто Николаем.
Я чуть не брякнул: «Угодником?» Но вовремя прикусил язык.
– Вижу, вы не с пустыми руками, – сказал Пастор, глядя на сумку.
Я кивнул.
– Что удалось достать?
– Все.
– Все?
– Все. Теперь можно поговорить о цене.
Пастор осторожно расстегнул сумку, заглянул в нее.
– Как вы умудрились? Я пожал плечами.
– Это моя работа. С нее живу.
Он усмехнулся.
– Это вам кажется, что вы живете. Нам всем так кажется.
Я отмахнулся:
– Уважаемый Николай. Есть просьба: не начинать сначала.
