Генерал поднялся на ноги, жестом придержав меня на месте. Шагнул к окну, выглянул на улицу и развернулся ко мне лицом:
— Николай Александрович сразу же после отречения уехал в Крым. Вместе с семьёй.
Шагнул вперёд и развёл руками:
— Не понимаю! И всё! Такие блестящие победы! Одно только взятие Проливов чего сто́ит! А Константинополь? И после всего этого добровольное отречение… Не понимаю! И ладно бы Михаилу Александровичу державу передал, это бы мы все поняли и приняли. Но, кому? Олегу!? Мальчишке!
Николай Степанович шумно перевёл дыхание, присел к столу и тут же снова вскочил, отошёл к стене:
— Ходят упорные слухи, что настоящей причиной отречения стало совсем другое — Государь испугался старого пророчества…
Батюшин замолчал, потянул драматическую паузу, словно вынуждая меня проявить любопытство и заинтересоваться только что сказанным. А мне не любопытно. Я про это пророчество давно знаю, ещё оттуда, из той своей жизни. И меня сейчас весьма настораживает вся эта нарочи́тая патетика. Как-то подозрительно она выглядит в этих стенах. На кого рассчитана? Точно не на меня… А, тогда, на кого? А пауза-то затянулась. Похоже, придётся очень аккуратно подыграть Николаю Степановичу:
— Не слышал. Что за пророчество?
— Не знаете? Странно. И про монаха Авеля не слышали? Ну как же? Впрочем, вполне возможно. Сей монах весьма искусно пророчествовал. Видел, так сказать, будущее… И рассказывал о своих видениях государям. За что неоднократно был взят под стражу и отправлен в заключение. Видимо, не совсем добрыми были те предсказания… — Батюшин мягко оттолкнулся от стены и, бесшумно ступая, переместился к столу, наклонился в мою сторону. — Скорее, совсем недобрыми… Вам это ничего не напоминает?
— Нет. А это должно мне что-то напоминать? — постарался не выказать своих эмоций. Да что он всё ходит вокруг да около? Давно пора переходить к делу!
— Не знаю, не знаю… И знаете, что самое интересное? — наконец-то выпрямился Николай Степанович, перестав нависать надо мной. — Все эти так называемые пророчества сбывались!
— А я-то тут при чём?
— Сергей Викторович, похоже, вы в своей Сибири успели забыть о том, какое ведомство я имею честь возглавлять. Неужели думаете, что и ваши так называемые пророчества остались мне неизвестными? Я даже знаю о том, что именно вы напророчили Николаю Второму.
— И что? — не стал отказываться. Ну, знает, велика ли беда. Я и правда никому об этом не рассказывал. Никому, кроме Марии Фёдоровны. Значит, утечка произошла из окружения, причём ближайшего окружения, государя. Уже бывшего государя.
— Да то, что ваши слова полностью совпали со словами Авеля! Вы знали о том, что Император Павел перед своей смертью оставил запечатанное послание для своих потомков, которое нужно было вскрыть ровно через сто лет?
Кивнул утвердительно головой. Кивнул и сразу же спохватился. Только уже поздно было. Поймал меня Николай Степанович.
— А ведь в начале разговора вы уверяли, что ничего не знаете… Но, ладно. Пока пропустим. Тогда вы должны знать, что в этом послании предсказывалась и недавняя война, и скорая страшная гибель всей царской семьи! — Батюшин перестал, наконец-то, нависать над столом и сел на стул напротив. И, чуть понизив голос, проговорил. — И вы ведь, Сергей Викторович, говорили государю то же самое!
— И что? — ещё раз повторил свою недавнюю фразу.
— Если бы не ваши высокие заступники, сидеть бы вам в Петропавловке за свои пророчества! Вот что! А вы легко отделались… Вас всего лишь отлучили от двора… Предполагаю… Да что там предполагаю, знаю! Именно это вам и было нужно на самом-то деле! Свобода! Относительная, конечно. Но, тем не менее свобода…
— И что?
— Ничего, — Николай Степанович откинулся на спинку стула. — Ничего. Не доверяете…
— Ваше высокопревосходительство, я до сих пор не понимаю, к чему весь этот разговор? Что вы от меня хотите?
— А я разве не сказал? — удивился Батюшин.
Вот только удивление то было притворным, не натуральным. Вижу же, что у генерала чёртики в глазах так и прыгают. Похоже, это всё прелюдия к основному разговору. Ну что ещё меня ждёт?
— Что ожидает Россию с приходом Олега?
Что? Вот так просто возьми и выложи им неизвестное мне будущее? Если он настолько осведомлён о том, что я якобы пророчествовал, то наверняка должен знать и о том, что способности к этому у меня, якобы, пропали. Да само собой, что пропали. Ведь развитие истории уже пошло совершенно по другому пути. Так откуда я могу знать, что дальше будет? Получается, зря Батюшин так хорошо о своих профессионалах отзывается, если они этого не знают. Только вот что мне дальше делать и говорить? Ведь что-то отвечать на заданный вопрос придётся. Отказываться и всё отрицать глупо. Слишком по-детски это будет выглядеть. Вот только понять бы, нужен ли мне этот ответ?
— Николай Степанович, — Батюшин замер в ожидании ответа и никак не отреагировал на подобное вольное обращение. Да и какое оно вольное, если он сам мне неоднократно разрешал именно подобным образом к себе обращаться. — Если вы всё знаете, то тогда должны знать и о том, что после моего падения со скалы в Карпатах я потерял все свои способности. Утратил дар предвидения.
— Это на самом деле правда? — с недоверием прищурился генерал.
— Это соответствует действительности.
— Жаль. Очень жаль. Тогда вы ничего не сможете сказать и о другом так называемом пророчестве. О проклятии Марины Мнишек?
— Не смогу, вы правы. Я даже и не слышал о таком проклятии, — покривил в очередной раз душой и увильнул от правдивого ответа. Оно мне нужно, толковать подобные проклятия? Того и гляди, пристегнут к нему и обернуться не успеешь, как на плахе окажешься… Или на помосте… С перекладиной над головой и верёвкой на шее…
— Ещё раз повторю, очень жаль. Действительно, не слышали? — с участием в голосе слегка склонился в мою сторону Батюшин.
— Если и слышал когда-то что-то, то в данный момент ничего об этом не могу сказать. Говорю же, амнезия у меня после падения.
— Странная какая-то у вас амнезия, выборочная. Тут помню, тут не помню. Чему вы улыбаетесь, полковник?
— Голова предмет тёмный, малоизученный и научному анализу не поддающийся…
— Да, уж… — Глаза Батюшина на какой-то короткий миг вильнули в сторону.
Вот если бы не смотрел всё это время ему в лицо, то и не увидел бы этого виляния взглядом. Очень уж подозрительно всё это. И этот разговор. Куда он там смотрел? Ну-ка… Что там, в той стороне, интересно? Стена… Или что-то за стеной? Может быть, кто-то? А кто? Кому может быть интересен подобный разговор? Кто был в курсе моих откровений? Мария Фёдоровна и Николай. В весьма малой мере Джунковский, Эссен и Остроумов. Последних двух можно вообще в расчёт не принимать. Я им слишком мало говорил. Да и то, что говорил, относится или к ним самим, или к весьма общим сведениям. Весьма малым. Тогда Джунковский? Тоже вряд ли. Владимир Фёдорович подобные вопросы не стал бы задавать. Он и так в курсе моих дел. И вряд ли стал бы прятаться за стеной. Если бы это был он, то я сейчас находился бы точно не в этом кабинете… Остаются первые двое. Исключаю Марию Фёдоровну. Не станет она никому обо мне рассказывать. Николай? А вот этот вполне мог поделиться моими откровениями с семьёй. Или с преемником? Получается, за стеной Олег?
От подобного предположения стало несколько не по себе. Хотя лишнего я ничего не сказал. А то, что пытается мне сейчас приписать Батюшин, так это только его собственные слова. Пусть они так и остаются его словами. Зато тогда становится понятным и вполне объяснимым мой приезд именно сюда…
— Сергей Викторович, вынужден оставить вас на минутку. Посидите пока в одиночестве, а я скоро вернусь.
Николай Степанович вышел из кабинета. А я замер на стуле. Угадал? Похоже на то. На что это меня провоцируют? На какие-такие действия? Или у меня паранойя разыгралась? Ну, разыгралась или не разыгралась, а посижу-ка я на месте. И даже шевелиться не буду. Стоп. А, может, всё гораздо проще? Может, я и впрямь правильно угадал? И там за стеной действительно Олег находится? И Батюшин просто-напросто пошёл у него дальнейшие инструкции по ведению разговора получать? Да ну, бред. Олег слишком молод для подобного. Молод, не молод, а сбрасывать подобное предположение со счетов не стоит. И дёргаться тоже не нужно. Ждём, как бы ни было трудно ждать.
