на слепые глаза.
Наконец, поселение осталось позади, холм обрывисто накренился вперед и открыл просторную тусклую даль. Его туманное подножие юрким ледяным ручьем огибала рыбацкая тропа, по которой мелкими соринками медленно скользили еле видные отсюда Яшкины приятели. Тропинка вливалась в ложбины, уворачивалась от мрачных, вырывающихся из-под снега останков строений, и юлила дальше и дальше, пока не втекала в похороненное плитой многолетнего льда, распластавшееся где-то далеко, водохранилище.
Барышников достал половинку бинокля, вщурился сквозь него в монотонную пустоту зимнего пейзажа, и заскользил вдоль тропы к востоку, начиная от фигур отморозков и замедляясь на резких поворотах.
– Не люблю высоту… – съежившийся Яшка прислонился к бетонной опоре четырехногой электроподстанции с трансформатором, к которой снизу, от подножия холма, тянулась череда столбов с оборванными проводами. Вдоль этой линии и разверзлась земля.
Яшка с опаской поглядывал то на зияющую черноту пропасти, то на мелкие фигурки бредущих где-то далеко внизу Мясника и Скользкого.
Подстанция, увешанная лианами алюминиевых проводов, будто притягивала ветер, и он раскачивал ее безвольно свисшие плети и пел в них свои жуткие волчьи песни.
Один из обрывков, сдернутый резким порывом, жестко хлестнул Яшку по лицу. Тот отшатнулся, схватился за щеку, но замер, пораженный невидалью: сквозь скудную прогалинку в тяжелых плотных облаках внезапно пробилось солнце – настоящие прямые солнечные лучи.
На мгновенье мир окрасился, осветился, снег очистился до белого, а сумрачная даль оказалась иссиня-голубым безбрежным простором.
– Это не к добру, – Яшка поближе подошел к Барыге, пристально вперившемуся в петляющую нитку рыбацкой тропы: – Говорят, кто увидит солнце, у того будет беда…
Барышников не ответил, он почти пробежал взглядом подзорной трубы всю линию рыбацкой дорожки.
– Вот он, вот он! Смотри, блеск! – вскрикнул Яшка и, прижавшись левым плечом к правому плечу Барышникова, выставил указующую руку так, чтобы она была напротив Барыгиных глаз, будто его собственная. Отведя оптику в сторону, тот нашел глазами играющую в лучах солнца движущуюся фигуру и снова поднял бинокль.
– СВД, – скомандовал он. Яшка стащил со спины винтовку, пока тот отстегивал левую лыжу, чтобы для прочности встать на колено, принял из Барыгиных рук АКС и передал ему винтовку. Барышников, щурясь от непривычно яркого, слезящего света, вскинул «СВД-шку», плотно усадил ее в плечевое объятье и вжался щекой в холодный приклад.
– Инвертор повредишь, – нерешительно заметил Яшка.
– Бью по нога-ам… – Барышников старался предугадать, почувствовать темп движения беглеца, и медленно следовал за поблескивающей целью. Свет слепил, резал и ошеломлял своей неистовостью.
Внизу, у начала расщелины дорожка внезапно увиливала к северу, отдаляясь от холма и растворяясь в яркой белой дали. Но беглец не последовал ею, он двинулся дальше и замедлился на нетронутой снежной целине.
– К голове идет, Барыга! Стреляй, через голову пойдет! – в волнении выкрикнул Яшка. «Головой» называли сильно накренившееся, но странным образом уцелевшее трехэтажное здание Публичной библиотеки, издалека в серых дневных сумерках похожее на огромную человеческую голову.
Беглец действительно влетел под навес крыльца, и Барышников выстрелил. Хлесткий хлопок «СВД-эшки» протяжным раскатом пролетел над долиной, прерывая насмешливое и злорадное завывание ветра. Солнце вновь захлебнулось, утонуло в серой небесной грязи, и сонные тучи привычно поглотили его странный и неуместный свет. Потемнело, и будто бы, даже мрачнее, чем положено днем.
– Ну что? – Яшка вырвал из левого кармана Барыгиного бушлата подзорную трубу, всмотрелся в здание библиотеки, в темные ступеньки, в черный проем входной двери. – Не вижу… Попал?
– Не знаю, – Барышников искал жертву через прицел винтовки. Выстрел пришелся как раз на тот момент, когда беглец входил в двери, и теперь было не понять, убит он, ранен, или продолжает бегство: через здание библиотеки пролегала заброшенная тропа, которой раньше ходили в садовое товарищество для добычи дров и прочих припасов, пока те не иссякли. Этой дорогой он мог уйти дальше, в Сады.
– Пошли! – скомандовал Барышников, и бросился пристегивать левую лыжу. Яшка, закинув автомат за спину, рванулся в погоню не разбирая пути.
Дорога уносила их книзу, вдоль линии электропередач слева и расщелины справа. Яшка приударил палками, набрал бегу и жутковато-быстро расскользился – выдуваемый ветром уклон уплотнился до твердости льда, летелось лихо, а вот управлять таким полетом оказалось сложнее – лавируй, не лавируй, а несет, считай, куда само захочет.
Не приметив в снегу один из проводов, паутиной свисающих со столбов и зарывающихся в стылую ледовую корку, Яшка зацепился правой ногой, потерял лыжу и со всего лету грохнулся, покатился опасно быстрым куборем, неуклюже разбрасывая в стороны лыжные палки. Многослойный плотный наст, покрытый сверху пухом свежего снега, скользил как прихваченная морозцем июльская лужа, и Яшка не мог ни затормозиться, ни замедлиться. Но самое страшное – естественный уклон холма к востоку, в сторону расщелины, неизбежно увлекал его в бездну, будто та имела собственную силу притяжения. Наконец, наткнувшись на такой же провод от одного из следующих столбов, он подскочил как на трамплине и на всем лету унесся в пропасть.
Подлетев к роковой кромке обрыва, Барышников спешно отстегнул лыжи, и, упираясь острыми палками в наст, подбежал к краю.
– Митяй… – осипшим и по-детски плачущим голоском выдохнул Яшка. Его спас торчащий из глиняной стены обрывке двух-дюймовой трубы с пучком разноцветных проводов: Яшка зацепился за него ремнем автомата, повис лицом к бездне, пошатываясь, как тряпичная кукла, наткнутая на гвоздь в стене. Скованный страхом, он не мог даже пошевелиться, а только тихо и тонко повторял: – Митяй… Митяй…
Барышников огляделся, с силой вонзил обе палки в наст, чтобы упереться в них и самому не ускользнуть вдоль пути, быстро лег на живот и всмотрелся в сумрак расщелины:
– Сейчас, не шевелись! Я сейчас, – он торопливо поднялся на ноги, лихорадочно осмотрелся, схватился за злополучный стальной провод, покрытый оплеткой алюминиевых жил, и с силой, рывками стал выдирать его из плотного наста. Высвободив полностью, сбросил конец провода Яшке.
– Тихо-тихо протяни руку и возьми провод, – мягким родительским голосом произнес Митяй. – Теперь обмотай его вокруг себя разок. Та-ак… Теперь еще раз… И еще… Теперь запихни конец, как за пояс. Хорошо! А еще раз можешь? Хорошо… А еще? Ну ладно, пусть так висит.
Яшка, трясясь крупной лихорадкой, как послушный ребенок выполнял дружеские приказы. От его суеты труба слегка вздрагивала и поскрипывала, а торчащие из нее покачивающиеся обрывки проводов словно помахивали на прощанье своей тонкой цветастой рукой.
– Теперь отстегни лыжу, – скомандовал Митяй. Яшка послушался, и черная бездна, как огромная ненасытная пасть, поглотила лыжу, унесшуюся вниз и с треском натыкающуюся на зубастые камни выступов.
– Можешь развернуться лицом к стене? Попробуй потихоньку, – Барышников снова лег на живот и попытался дотянуться до трубы рукой. Не вышло.
Яшка, ничего не отвечая, правой рукой вцепился в скользкий обледеневший провод, а левой нащупал трубу выше головы
