Тем временем незнакомец говорил в трубку:
– Это сестра Хэнлоу? Доктор Марквелл не сможет сегодня приехать. Вы говорите, что у его пациентки Джанет Шейн тяжелые роды? Вот как? Да, он знает. Он хочет, чтобы роды принимал доктор Карлсон. Нет-нет, боюсь, он никак не сможет приехать. Нет, не из-за погоды. Просто он напился. Нет, вы не ослышались. Он опасен для больных. Нет… В таком состоянии он не может взять трубку. Сожалею. В последнее время он много пил, но скрывал это, а сегодня он совершенно невменяем. Что-что? Я сосед. Ладно. Благодарю вас, сестра Хэнлоу. До свидания.
Марквелл почувствовал злость и одновременно неожиданное облегчение от разоблачения его тайны.
– Подонок, ты меня погубил.
– Нет, доктор, это вы сами себя погубили. Ненависть к самому себе разрушила вашу жизнь. Из-за этого вас бросила жена. Ваш брак и без того был непрочным, это верно, но вы могли его спасти, будь жив Ленни, и даже после его смерти, если бы вы не ушли целиком и полностью в себя.
Марквелл был потрясен:
– Откуда, черт возьми, вы знаете, как это было у нас с Анной? И откуда вы знаете о Ленни? Я вас вижу впервые. Откуда вы все обо мне знаете?
Не отвечая на вопросы, незнакомец бросил две подушки к изголовью кровати. Положил на покрывало ноги в мокрых грязных ботинках и растянулся на постели.
– Что бы вы там ни думали, вы не виноваты в смерти сына. Вы только врач, а не чудотворец. А вот уход Анны – это ваша вина. Как и то, что вы превратились в настоящую угрозу для ваших больных.
Марквелл попытался было возражать, но вздохнул и низко опустил голову.
– Знаете, в чем ваша беда, доктор?
– Скажите, ведь вы все знаете.
– Ваша беда в том, что вам все доставалось легко, вы не знали, что такое горе. Ваш отец был богатым человеком, у вас было все, что пожелаете, вы учились в самых лучших школах. И хотя как врачу вам сопутствовал успех, вы никогда не нуждались в деньгах, а проживали наследство. Поэтому, когда Ленни заболел полиомиелитом, вы не знали, как бороться с несчастьем, у вас не было никакого опыта. У вас не было иммунитета против житейских невзгод, а значит, вы не могли им противостоять и впали в отчаяние в самой тяжелой его форме.
Марквелл поднял голову и замигал, вглядываясь в незнакомца.
– Не понимаю.
– Постоянные страдания все-таки кое-чему вас научили, Марквелл, так что, если вы перестанете прикладываться к бутылке и научитесь ясно мыслить, для вас еще не все потеряно. У вас еще есть небольшой шанс исправиться.
– А может, я не хочу исправляться?
– Боюсь, что тут вы говорите правду. Мне кажется, вы страшитесь смерти, но не знаю, хватит ли у вас мужества, чтобы продолжать жить.
Марквелл дышал винным перегаром и мятой. Во рту пересохло, язык распух. Он жаждал опохмелиться.
Без надежды на успех он подвигал руками, привязанными к стулу. Наконец, презирая себя за жалостливый голос, но не в силах держаться с достоинством, он прохныкал:
– Что вам от меня нужно?
– Я не хочу, чтобы вы сегодня ехали в больницу. Я хочу быть точно уверен, что вы не будете принимать роды у Джанет Шейн. Вы превратились в мясника, потенциального убийцу, и на этот раз вас надо остановить…
Марквелл облизал сухие губы.
– Я до сих пор не знаю, кто вы такой.
– И никогда не узнаете, доктор. Никогда.
* * *
Никогда прежде Боб Шейн не испытывал такого страха. Он изо всех сил сдерживал слезы, потому что суеверно полагал, что открыто проявлять страх – это значит искушать судьбу, что может навлечь смерть на Джанет и младенца.
Сгорбившись, опустив голову, он молил про себя: «Господи, ведь Джанет могла сделать лучший выбор. Она такая красивая, а я – настоящее чучело. Я всего-навсего простой бакалейщик, и моя лавчонка никогда не будет приносить большого дохода, а она все равно меня любит. Господи, она такая хорошая, добрая, скромная… она не должна умереть. Может, Ты хочешь забрать ее потому, что она уже достойна рая. Но я-то еще не достоин и нуждаюсь в ней, чтобы она могла сделать из меня хорошего человека».
Дверь отворилась.
Боб поднял голову.
Доктор Карлсон и доктор Яматта в зеленых больничных халатах вошли в комнату.
Их появление испугало Шейна, и он медленно поднялся с кресла.
Глаза Яматты никогда не были такими грустными.
Доктор Карлсон был высоким солидным мужчиной, который выглядел представительно даже в мешковатой больничной форме.
– Мистер Шейн… Я очень сожалею. Очень сожалею, но ваша жена скончалась во время родов.
Боб застыл на месте, словно ужасная новость обратила его в камень. Он почти не слышал, что говорит Карлсон.
– Слишком узкий таз… одна из тех женщин, которых природа не предназначала для деторождения. Ей нельзя было беременеть. Сожалею… Очень сожалею… все, что было в наших силах… сильное кровотечение… но младенец…
Слово «младенец» вывело Роберта из состояния паралича. Он неуверенно шагнул к Карлсону.
– Вы сказали «младенец»?
– Это девочка, – ответил Карлсон. – Здоровенькая маленькая девочка.
Боб считал, что все потеряно. И вот теперь он смотрел на Карлсона, и в его душе зарождалась робкая надежда, что частица Джанет не умерла и что в конце концов он не совсем одинок в этом мире.
– Это правда? Девочка?
– Да, – подтвердил Карлсон. – Удивительно красивый ребенок. Она родилась с густыми темными волосами.
Глядя на Яматту, Боб произнес:
– Моя девочка выжила.
– Да, – в свою очередь подтвердил Яматта. Горькая улыбка мелькнула у него на губах.
– Вы должны благодарить доктора Карлсона. Боюсь, что миссис Шейн была обречена. А в менее опытных руках погибла бы и девочка.
Все еще боясь поверить. Боб обратился к Карлсону:
– Ребенок… Ребенок выжил, значит, мне есть за что благодарить судьбу.
Врачи стояли в неловком молчании. Затем Яматта положил руку на плечо Боба Шейна, словно чувствуя, что тот нуждается в таком прикосновении.
И хотя Боб был куда выше и тяжелее хрупкого доктора, он склонился к Яматте. Подавленный горем, он расплакался, и Яматта обнял его.
* * *
Хотя незнакомец пробыл у Марквелла еще час, он молчал и не отвечал ни на один его вопрос. Погруженный в свои мысли, он лежал на кровати, уставившись в потолок и почти не двигаясь.
По мере того как доктор трезвел, его начала одолевать мучительная головная боль. Как всегда во время похмелья, он испытывал к себе еще более острую жалость, чем та, которая вынуждала его пить.
Наконец незваный гость посмотрел на свои часы:
– Одиннадцать тридцать, мне пора уходить. – Он поднялся с кровати, подошел к стулу и вытащил из-под бушлата тот самый нож.
