Потом была Первая Темесская война, уже под началом Ритхешвара, гибель отца в неравном бою, и участие уже в качестве равата и майора в разгроме бригады генерала Монферрато, ранение, из-за которого рават на всю жизнь охромел. Недолгий мир, рождение сына — и новая война, сожравшая большую часть жизни, отнявшая у неустрашимого равата первого сына — и последнего, так как жена умерла, сразу жениться не удалось, а потом он был уже стар. Война, заставившая отступать из родового имения. И хотя Валладжах предоставил верному слуге новое владение в Кангре (ее правитель изменил, погубив в Мератхе Аштритхи, а потом открыл ворота врагу) война и последующий мир лишил равата всего — наследника, надежды и радости жизни.
Он не жалел о принятом решении. В конце концов, он остался один на белом свете, а титул равата Салумбара звучит как изощренное издевательство. Надо сделать самое трудное, спасти названного сына от позора капитуляции, написать завещание — и ни разу не подведший хозяина пистоль сослужит ему последнюю службу.
Ему не пришлось даже убеждать себя. Стоило представить лицо нынешнего хозяина Джайсалмера, когда он узнает о случившемся и поймет, что Кангра уплыла из-под его власти, как на душе становится тепло. Совсем как когда видел влюбленные глаза жены. Или когда после первого Мератха мимо вели колонны пленных темесцев.
Рават Салумбар взял со стола пистоль, принялся любовно чистить. Не один темесец принял смерть от его выстрелов. Скоро он понадобится в последний раз.
После нескольких ночей в сырых и холодных подземельях Кангры солнечный свет показался Рокетту ослепительным. Сержант сощурил слезящиеся глаза, но беспощадное южное солнце, с зенита поливавшее землю зноем, ранило глаза и сквозь веки. Если б не поддержавшие его воины крепостного гарнизона, сержант Леруа Рокетт растянулся бы на ступенях лестницы.
— Благодарю, — произнес он. От Сюлли сержант уже получил первые уроки джайсалмери и аркатти, и хотя свободно болтать на этих языках еще не мог, самое важное уже выучил.
Воин молча махнул рукой. Его взгляд не понравился Рокетту: в нем смешались жгучая ненависть — и бессилие. Этот взгляд словно говорил: «Убил бы всех, да и то не сразу, а чтобы помучились. Да у меня жена, дети, а рават приказал отпустить». Что же случилось, пока они сидели в подвалах, ели что-то непонятное и неописуемо острое (а воды давали не много) и молили Единого, чтобы их не перевешали?
— Сюлли, в чем дело?
Общий позор и плен сблизили попавших впросак бойцов Особой роты. Еще неделю назад эрхавенец не посмел бы так обратиться к командиру роты. А теперь…
— Хочешь сказать, почему нас выпускают? — задумчиво произнес капитан. — Может быть, нас хотят передать трибуналу. Но не думаю, что у них были бы такие похоронные лица. Сдается мне, наши нашли способ победить.
Рокетт посмотрел на капитана с недоумением. И для тавалленца Сюлли, и для него, эрхавенца, темесцы были в лучшем случае чужими. Почему же оба они так рады победе «соотечественников»? И не так ли радовались за «наших» тавалленцы, когда брали штурмом Эрхавен и разрушали Храм Исмины? «Если темесцы — «наши», зачем Эрхавену свобода?» — подумал он.
— Но как? Если бы крепость взяли штурмом, мы бы услышали бой.
— Как думаешь, для чего надо было идти на Джайсалмер? — усмехнулся Сюлли. — Сдается мне, в городе возникла своя замятня, мы должны были кое-кого поддержать. Но они справились без нас — вот нас и освобождают. Поздравляю с победой — хоть нам с тобой от нее ничего не перепадет.
— Не болтать! — скомандовал гарнизонный воин, стукнув древком копья по полу. Сказал по-темесски — ему надоело слушать болтовню пленников, в одночасье ставших победителями. — Вас построят во дворе, и комендант все скажет…
И на джайсалмери, полагая, что его не поймут, буркнул:
— Правду говорят, что чужеземцы — хуже свиней!
Подгоняемые древками копий и прикладами (особой нужды их использовать не было, но ничем больше без войны побежденные победителям досадить не могли), пленники вышли на крепостной дворик. На небольшой площадке стало тесно: кроме пленных, выстроился в безупречное каре гарнизон. Блестели каски, начищенные кирасы, хищно сверкали наточенные штыки, острия копий и алебард. Отдельно, не соблюдая строя, стояли союзники-горцы с луками, пращами и парочкой самодельных арбалетов. Артиллеристы обошлись без своих медных подопечных, но присутствовали и они. А из забранных мелкой решеткой окон женских комнат все, что происходило на площади, наверняка видели жены и дочери воинов. Рават Салумбара действительно затеял что-то важное.
Комендант не появлялся долго. Напрасно ждала командира и рота пикинеров, люди из которой конвоировали пленных. Наконец на башне, купающейся в побелевшем от зноя, словно выгоревшем небе, появился седоусый здоровяк с жутким сабельным шрамом через все породистое лицо. Но даже без шрама в нем угадывалось лицо воина: ни у кого больше не могло быть такого густого, не тускнеющего загара, такого открытого и решительного взгляда, тяжелого, волевого подбородка.
— Это он и есть, — шепнул Сюлли Рокетту. — Лучший военачальник джайсалмерцев после Раммохана Лала.
Место рядом с Салумбаром занял худощавый воин лет тридцати, не в каске, а в огромном тюрбане шафранного цвета. Он стоял по правую руку от коменданта, а одет был даже более богато. Такое могло случиться лишь в одном случае, если бы повелитель Кангры признал безвестного сотника равным себе или… наследником? Вообще-то, это все объясняло.
Строй взорвался приветственными возгласами. Особо старалась рота пикинеров, из чего Рокетт заключил, что сотник рядом с Салумбаром ими и командовал. Но стоило Салумбару поднять руку, как стало тихо. Так тихо, что все услышали, как один из темесцев переступил с ноги на ногу.
— Воины! — обратился к подчиненным Салумбар. — Мы победили целый полк темесцев, сто двадцать из них попали в плен. Посмотрите на них!
Смех, улюлюканье — слишком редко воины Кангры могли себе позволить насмехаться над пленными северянами, чтобы это не доставило им удовольствие. Шутливые поклоны, предложение войти домой и забрать все сразу, пожелания подарить мушкеты женам, поскольку они, «хоть и носят талхи, но больше мужчины, чем вы» и, в свою очередь, получить от них талхи, чоли и покрывала. Темесцы слушали оскорбления с каменными лицами, тех, кому кровь ударила в голову, отрезвили нацеленные в лица десятки мушкетных стволов.
Выждав, пока защитники Кангры натешатся, Салумбар снова поднял руку.
— Мы победили, — повторил он. — Но у нас украли победу. Пока мы сдерживали целый полк врагов, предатели в Джайсалмере убили законного раджу. Власть взял Бахадур, дядя раджи Валладжаха, и темесский посол Фанцетти. Сам раджа, рани Кайкея и, скорее всего, наследник, царевич Нарасимха — убиты. Новый правитель приказал сдать крепость врагу, освободить пленных и вернуть им оружие. Даже темесцы требуют меньшего.
