— Ты ещё Юноша, — встревает Ри-Ё.
— Ошибаешься, солнышко, — Ви-Э мотает роскошной, непонятно откуда взявшейся чёлкой. — Я уже Дама, только пока не ломаюсь. Но это, мой наивный друг, дело времени.
Храбро. Что тут ещё скажешь…
Я просыпаюсь в полной темноте — погас фонарик — от позывного КомКона. Ага. Почему меня это не удивляет?
Тихо выхожу в сад. Караульных гвардейцев, похоже, уже не настораживают мои ночные прогулки — я их приучил. Ночь восхитительна. Чуть подморозило, скользко и свежо. Небеса чисты, звёзды в них сияют громадные, лохматые. Ночной ветер пахнет настоящей весной, яблоками и ландышами, оттаивающей и снова прихваченной ледком землёй, свежестью…
Я нахожу авиетку, замаскированную под заросли кустов хин-г. Логично и профессионально. Если не вспоминать, что именно тут кустарник не растёт — то кто же полезет в колючки? Мне открывают дверцу — и я выпадаю в осадок.
— Ты что творишь, Коля, скажи на милость? — спрашивает вместо приветствия Антон Семёнович Резников, мой научный руководитель.
Кроме КомКона, нынче у нас в гостях Этнографическое Общество. Рассерженное.
— Добрый вечер, Антон Семёныч, — говорю я и улыбаюсь. — В чём ужас? Кого убили? Кого обокрали?
— Коля, сядь, — говорит Резников мрачно. — И давай по порядку. Что это за дикая выходка с воришкой? Как это назвать вообще? Работорговля? Сутенёрство? Или — что?
— Звучит очень страшно, — говорю я. — Аж жуть. А теперь я хотел бы, с вашего позволения, Антон Семёнович, услышать что-нибудь конкретное и по существу.
— По существу? КомКон требует прекращения твоей миссии — и наши согласны.
— В кои-то веки две серьёзных организации нашли общий язык. Отлично. А почему — именно сейчас, перед принципиальными событиями во внешней политике Кши-На и Лянчина?
— Николай Бенедиктович, — вступает Рашпиль, — выходки такого рода КомКон никогда не одобрял! Богом себя вообразили? Вершителем судеб? Творите неизвестно что, без малейшей оглядки на моральные нормы!
— Погодите, — говорю я. — Давайте разберёмся, в чём вы меня, собственно, обвиняете.
— Коля, — говорит Резников, — как тебе в голову пришло пообещать этому дикарю раба? Что за бесчеловечные игрушки? Ты ведь это всерьёз: собираешься этого малолетнего уголовника отдать будущему варварскому царьку… Я не понимаю, как наш сотрудник мог такое учудить. Сводничество. Я не знаю, как ещё до тебя донести, какую дичь ты тут соорудил…
— Уж не говоря о вмешательстве во внутренние дела, — вставляет Рашпиль.
— Работорговля! Человек из цивилизованного общества! Позор!
— Так, — говорю я. — Для начала, уважаемые господа, хватит причитать. Начнём с этики и моральных норм. Скажите, пожалуйста, какую этику вы имеете в виду: земную или нги-унг-лянскую?
— Земную, естественно! — провозглашает Рашпиль.
— А Нги-Унг-Лян при чём?
— Но вы-то — землянин, Николай! Вы должны свет нести дикарям, а не набираться у них…
— Земная этика не применима на Нги-Унг-Лян. Вообще, — говорю я. — А с точки зрения местной этики я действую строго в рамках. Не говоря уж о соблюдении всех здешних писаных законов плюс — разрешении Государя лично.
— Почему это земная этика не применима? — возмущается Рашпиль.
— Потому что действовавшие в рамках земной этики мертвы или искалечены, — говорю я. — А вы дружно скрываете информацию об этом от работающих в мире резидентов.
— Мерзляков, если вы о нём — это несчастная случайность! — взрывается Рашпиль, а я останавливаю его жестом.
— Простите, Иван Олегович, а Мерзляков — это кто?
Рашпиль кривится.
— Наш резидент, погибший здесь… это, как мы полагаем, о нём вам рассказывала, будь она неладна, эта девица…
— А, крошка Да-Э? Это его обрезали за гнусно аморальное поведение? А факт наличия его трупа в распоряжении здешних анатомов создал прецедент "человека-половинки"? Просто здорово!
— Вы ничего не знаете! — взрывается Рашпиль.
— А почему я об этом ничего не знаю?
Резников воздевает очи горе.
— Коля, ну что ты… и так тут была ужасающая обстановка… все на нервах… Общество решило не травмировать резидентов, только предупредить возможные казусы… Тебя же достаточно хорошо проинструктировали, правда? Ты не повторил чужих ошибок — и слава Богу…
— Я дико извиняюсь, — говорю я, — а Мерзляков — единственный, кого тут… как бы поделикатнее выразиться… наказали за крайнюю безнравственность? Что-то мне подсказывает, что мои коллеги изрядно натворили дел в этом мире — и я в упор не понимаю, почему вы не пресекали их глупость и их бесстыдство.
— Артур Мерзляков, — говорил Рашпиль оскорблённо, — ни бесстыдником, ни дураком не был! Эту дрянную девчонку довёл до слёз какой-то тип, а Артур стал её утешать. И здешние дикари…
— Ну да, ну да. Обнял за плечики, слёзки вытер. Говорил что-нибудь этакое… может, попытался поцеловать. Она была такая милая… здешние лапочки — они невероятно милые. Я понял. А вам даже такая кошмарная история не объяснила, что тут не Земля, Иван Олегович?
— Он вёл себя, как человек!
— А резидент должен вести себя, как инопланетчик, тем более, что местные ребята — не люди. Ну вот что. Антон Семёнович, расскажите-ка мне о наших высоконравственных коллегах. Кого тут убили? Кого вы забрали, пока он не натворил дел?
— Коля, — Резников морщится и поправляет очки, — уверяю тебя, рабами тут никто не торговал.
— Я догадался. А что делали?
Резников вздыхает. Рашпиль хочет что-то сказать, но воздерживается.
— Жора Онищенко… — Резников еле вытягивает из себя слова. — Ну он был одним из первых, и понятно, что многого ещё не знал… Увидел, как в безлюдном месте двое выясняют отношения… вернее, как выяснили… ну, дёрнулся помочь побеждённому. Побеждённый его ножом и пырнул. Ужас… Потом Витя Коган… Ему намекнули… мол, из тебя вышла бы хорошая жена. С издёвочкой. Он… сорвался. Не совладал с собой. А абориген воспринял это… неадекватно.
— Убит на поединке, — киваю я. — Не за любовь, а потому что полез нги-унг-лянцу морду бить. За обыкновенную, причём, довольно дружелюбную шуточку. Молодец. Профессионал. Дальше.
— Руслан Камалов, — обречённо продолжает Резников, не обращая внимания на Рашпиля, который измучился разговором и жаждет его прекратить. — Ну Руслан — да… Действительно… Того… Влюбился. Она вела себя с ним так по-доброму, ласково даже, а с мужем у неё не особенно ладилось, кажется… Он ей… рассказал, хотел с собой забрать, жениться…
— Дайте, угадаю, Антон Семёныч. Ударила стилетом, когда начал звать с собой с применением рук.
— Да Николай же Бенедиктович! — не выдерживает Рашпиль. — Все — люди, вели себя, как люди, не как святые, но мир тут…
— Ага. Ваша любимая мелодия — агрессивная среда. Неадекватные дикари. Они виноваты в том, что мы лезем в чужой монастырь со своим уставом, а ещё — в том, что нас называют уродами или безумцами, когда мы ведём себя именно так: как уроды или психи. Неужели вы не понимаете, что нельзя всех равнять по себе? А тем более — навязывать собственные моральные нормы? Не азы ли это?
— Ну да! — рявкает Рашпиль. — Лучше торговать людьми!
— Да с чего, во имя Небес, вы решили, что я людьми торгую?!
— Но этот воришка… — вступает Резников, и я его обрываю. Меня разозлили.
— Этот воришка завтра развлекал бы в притоне местное отребье. Вы запись о Квартале Придорожных Цветов хорошо изучали? Думаете, в обществе Эткуру ему будет хуже? И далее. Я вовсе не наслаждаюсь, устраивая судьбы местных проходимцев, уважаемые коллеги — и денег так не зарабатываю. Я, вместе с моими друзьями из Кши-На, пытаюсь предотвратить войну. Мне кажется, что для этого хороши все средства.
— Ваши "друзья", если не ошибаюсь, готовят первый удар, — ядовито поправляет Рашпиль.
— Если все наши попытки сохранить мир ни к чему ни приведут. Вы ещё не поняли, что именно Кши-На, в случае открытых контактов с Землёй — наш союзник и сторонник в этом мире? Что именно здесь — здешний очаг цивилизации? Что именно их мировоззрение — это местные представления о гуманизме?
— Гуманизм! — восклицает Резников. — Не так много на свете рас, до такой степени негуманных!
— Оставьте, Антон Семёныч. Неужели вы не видите: ребята из Кши-На пытаются договориться с самой агрессивной из местных культур — и небезуспешно! Чёрт возьми, Иван Олегович, это они — прогрессоры, настоящие! Вэ-Н, хоть он и мальчишка ещё! Мой Ча! Вдова Нэр! Даже этот воришка бедный — он тоже прогрессор! Вы видите — они учат и лечат, как могут! Какого дьявола не даёте мне им помогать?!
Вадик, слушающий с водительского сиденья, показывает мне большой палец. Судя по взгляду в сторону Рашпиля, ему средний бы показал, если бы не твёрдые земные моральные нормы.
