Вот и знакомый бар. Как давно я тут пил коньяк с мужиком этим, как его. О, Гамбург! А он ведь говорил, что можно в жизни схлопотать по затылку. Или примерно так. Почему в последний год я встречаюсь с людьми, предрекающими мне веселенькое будущее? Или, что ещё хуже, мое прямое участие в этом действии? Или я просто стал слишком прислушиваться? А предсказателей всегда хватало? Жалко, нету здесь теперь этого Гамбурга. Поболтали бы. Хотя хватит, наболтался уже.
— Пожалуйста, сто коньяку, — это я бармену.
Видя, как бармен, молодой парень, взял граненый стакан и решил его наполнить коньяком, я запротестовал:
— Пожалуйста, мне в коньячный бокал и погрейте его паром, — вспомнил я, как наливали мне коньяк чуть больше года назад.
Бармен, никак не отразив на лице свои мысли, молча и беззлобно потянулся к полке за бокалом, и, согрев его паром кофеварки, налил мне коньяку. Все из них выбивать надо! А ведь совсем недавно в моем пентхаузе… Ладно, не надо. Я, кажется, решил было доказать всем, что бесплатный сыр бывает не в мышеловках. Оказалось, что правда. Он ещё бывает в волчьих ямах и на минном поле. Иди и кушай. Чтобы тебя потом было легче сожрать.
— Нет, не курю, — это я девице, которая, сидя на барной табуретке рядом со мной, стала просить прикурить. О! Год назад была другая!
Девица хмыкнула и, достав из своей сумочки зажигалку, прикурила. Всем видом показывая, что я упустил шанс. А ну её. Лучше я допью спокойно свой коньяк. Вон телевизор посмотрю. Давно не смотрел. А там и смотреть нечего. Опять какая-то говорящая голова долдонит об энергетическом кризисе. Ну хорошо, разве непонятно, что все сейчас вертится вокруг одной идеи — Землю надо спасать, мы сами этого сделать не можем. Вон и оппозиционеры пытались взять штурмом силосную башню, чтобы показать народу, что там ничего нет. Все продали бандиты. Не взяли. Неужели я один могу всю эту ерунду увязывать в один узел и с моими неудачами, и с этим дурацким проектом? «Да, еще раз», — это я бармену, потянувшемуся к моему пустому бокалу. С этим Кондором и его братией, кто они бы там ни были… Хотя. Кто я такой, чтобы мешать им? Ведь если все это правда, то я противостою чудовищной силе и меня раздавят как муху. До сих пор не раздавили только потому, что не очень хотели. Вон как они и ребят моих, и Асю… Я, наверное, негодяй. Исчезновение Аси уже отдается внутри меня совсем глухо. А ребят жалко до боли. Ведь это моя вина. Не ведал я, что творил. Вернее ведал, а вот… Что вот?
— Да, ещё, — это опять бармену.
— Да! Есть чем заплатить, есть! — это я уже на его вопросительный взгляд. Тоже мне, твое дело наливать!
После третьего бокала пить, а тем более думать, совсем не хотелось. Я посидел ещё какое-то время, рассматривая окружающих, и решил уйти. Куда — не решил. Отсюда. Вот идиотизм. А наличных-то мало. Ну и что? Я, кажется, слишком высокого мнения о своей персоне. Кому я нужен! Сунув бармену кредитку и дождавшись, когда закончатся манипуляции, я вышел на улицу. Моросил противный дождь. Вернее, даже не моросил, а просто висел маревом над городом. Превращая огни рекламы и автомобилей в сюрреалистические пятна в ночной темноте. На улице стало легче. Под ногами чавкала намокшая опавшая листва. Это почему-то делало весь мир в моем сознании добрым и домашним. А вот куда я собрался? А куда? Можно попробовать добраться до дачи, до нашей, так сказать, базы. Только вот автобусы ходят или нет? Поздно уже. Да и где та остановка? Бесцельное шатание по городу увело меня от центрального проспекта к маленьким улочкам района офисов. Низкие здания, все ухоженные и чистые, слабо освещенные подворотни.
— Нет, я не курю, — выдал я какому-то человеку, отвлекшему меня от раздумий, ставший уже популярным сегодня ответ.
— Ах, а он еще и не курит! —раздалось уже за спиной. Меня что, обчистить хотят? По-моему, именно так начинается процесс очистки карманов во всех детективах и кино.
— А что же он тогда делает? — это спереди, тот, что попросил закурить. В темноте улицы я совершенно не мог рассмотреть ни его, ни тем более того, кто сзади. — Он, наверное, стучит! А мы стукачей не любим.
— Да ребята, вы что! — вяло попытался я выйти из дурацкой ситуации. — У меня и денег нет. Вы зря!
А дальше оказалось, что совсем не зря. Первый коротким движением руки ткнул меня в живот. Не рукой. Похоже было на укол. Только это была не игла. Холодная сталь. И горячее потекло по животу, по ногам. А потом страшный удар по голове повалил меня вперед.
Сквозь тьму я ещё слыхал какие-то резкие звуки. Потом уже совсем на обрывках улетающего сознания несколько громких хлопков. Потом было очень холодно. И резкая боль, когда меня стали тянуть за руки. Резкая боль в животе, как будто опять и опять что-то стальное проникало в меня.
Какой-то омерзительно сладкий запах тащил меня из темноты. Я попытался открыть глаза, но резкий свет бил прямо в лицо. От этого глазам было больно.
— Следи за анестезией, ему нельзя просыпаться, — почему-то голосом Танильги проговорили высоко надо мной.
Глаза закрылись сами по себе, но свет не исчезал. Я летел в этом свете куда-то далеко-далеко. Невероятная легкая свобода делали полет волшебным и прекрасным. Я летел, наконец, туда, где нет ни проблем, ни обмана, ни врагов. Да, пожалуй, и друзей. Там все было по-другому. Я свободен, наконец! Даже мысли оглянуться назад не было. Никто меня не ждет там. Никто. Никогда. Какие глупые глаза. Не бывает так. Не зовите меня назад. Кто меня зовет? Почему в ушах все громче и громче: «Майер, вернись! Майер, не уходи, держись!». Да здесь я, здесь. Ты слышишь, Танильга! Я здесь! Но вместо крика раздавался тихий шопот. Я пытался кричать громче и громче, но только тихое мычание выходило из моих губ. Что-то больно сжимало грудь, держало мою голову. Я собрался и заорал изо всех сил: «Здесь!!!!».
Свет из призрачного превратился в свет лампочки над моей головой. Кто-то крепко держал меня за руки. В ореоле лампочки мне показалось, что я даже узнаю, кто это. Только руки у неё не по-женски сильные.
— Все хорошо, Майер, наркоз проходит, все уже позади, — это была Саля.
Почему? Думать я просто не мог.
— Свет уберите. Больно, — неужели это мой голос? Мычание какое-то.
Свет погас. А я почему-то ощутил в локте что-то неприятно твердое.
— Сейчас , Майер, я капельницу поменяю, станет легче.
— Саля, что здесь? — я нашел в себе силы спросить.
— Здесь свои. Тебе плохо после операции, — почему я раньше не замечал, какой добрый голос у Сали?
— Танильга.., — я попытался спросить и не смог.
— Она придет, — это было последнее, что я запомнил.
За окном шел снег. Он заглушал звуки города и делал белым не только улицу, но и дома, небо и воздух. Странно, ранняя осень и снег.
