настолько хорошо, что…
Лина замолчала. Надо было сказать ей всё. Я и правда так думаю.
– Просто я иначе не могу. Мне нужно о тебе заботиться. Иначе я себя уважать перестану. Мне самому это очень нужно. Наверное, больше, чем тебе. Мне жутко нравится видеть, как ты радуешься простым знакам внимания, а ты… Ты мне очень нравишься. Такая, какая есть.
Когда мужчина таким словом, какое употребила ты, называет женщину, он не мужчина, а малолетний обсос, который забыл, что у него есть мама, которая зачала его тоже, как ни странно, с мужчиной. И родила его, страдая. И вырастила. И под танк за него ляжет. И последнюю кроху хлеба отдаст. И неважно, сколько ему лет, шестнадцать, тридцать или у него уже внуки, всё равно он малолетка, который не понимает, что он произносит своим поганым языком. Просто потому что у всех у них есть жены, сёстры, дочки, внучки и матери, и они всех их поганят этим словом и своими поступками, а потом удивляются, что это происходит в их семьях. И опять произносят это слово, не понимая, что всё дело в них самих и в том, что они творят за пределами своей семьи.
На большинстве мужиков уже к двадцати пяти годам пробы ставить некуда. Они кто? Как назвать щенка, который ребёнка уже сделал и тут же затащил в кровать подружку матери своего ребёнка? Героем? А его дочка как назовёт своего отца?
Так что никогда не думай о себе так. Ты права такого не имеешь. Просто потому что я думаю о тебе как о самой красивой женщине, которую когда-либо видел, и действительно думаю о тебе так, как отношусь.
Мне нравится твоё имя. Оно такое же, как и ты вся, и нравится его произносить, а на работе я называю тебя иначе, чтобы не осквернять настоящее. Потому что оно только моё, твоё и твоей мамы, которую мы обязательно вытащим вместе с твоей сестрёнкой. И ты нам нужна, и нам всё равно, какое у тебя прошлое. Мне всё равно. Для меня ты такая, как сейчас, а твоих мы будем беречь и ничего им не скажем о нашем с тобой прошлом. Главное – жить настоящим, думать о будущем и готовить всё для него, пока есть такая возможность.
Что до недавнего прошлого… Так у меня оно тоже не безоблачное. На мне отметились все «духи» того лагеря. Многие по несколько раз. Специально приходили и издевались. Часами, с перерывом на обед и сон или пока наёмники их не отгоняли. Меня не насиловали, но унижали так, что лучше об этом не говорить. Тебе будет противно со мной общаться.
Знали, как ломать, знали, как сделать больнее всего, знали, как сломать. Меня не должны были калечить. Я неудачно раскрылся в самом начале, показав, как я умею драться и убивать, и меня принялись ломать унижениями, истязаниями и побоями. Майкопффу нужен был такой человек, как я, и он меня получил.
Я должен был убить тебя. Ещё там, в медблоке базы. Под камерами. Это обычная практика. Берут потрясающе красивую девочку, подводят к упрямцу, которого только что сняли с раскалённой сковородки, привязывают друг к другу личным общением, а потом заставляют убить эту девочку или обратно закидывают на дыбу. Человек ломается или сходит с ума.
Это страшный контраст – попасть из рая чистых простынь и кондиционированного воздуха в ад, распятого на дыбе на раскаленном плацу крепости. Попав в медблок, я сам чуть башней не съехал. Тебя увидел и подумал, что так быть не может, это только сон, и потерял сознание от этого.
Если человек сходит с ума, ему показательно для всех перерезают горло или вскрывают живот и ещё живого раскладывают на плацу. Страшная средневековая смерть, дошедшая до наших дней. Так было неоднократно. До вас на базе было три девчонки, не русских. Я лучше не буду рассказывать, как они умерли. Это страшно даже для меня. Или дают нож в руки и говорят: «Убей. Или будешь следующим». И люди убивают. Под запись камер. Зверски. От неумения пластают своих друзей в кровавые ошмётки, выпускают кишки, выкалывают глаза, а потом бьются в истерике, и Густав говорит им: «Молодец. Ты мужчина. Теперь ты с нами». Жизнь таких людей после незавидна. Ими затыкают такие дыры, на которые жалко даже моджахедов.
Ренделл был очень откровенен, да я и сам за два года такого насмотрелся. Они не могли мне дать в руки нож просто так, как всем. Для них это было слишком опасно. Не смогли сломать обычным способом, но сломали на тебе, и в этом нет твоей вины.
Над комплексом психологической обработки пленных работают лучшие специалисты Центрального разведывательного управления Соединённых Штатов Америки. Ренделл – кандидат наук, если по нашим научным званиям считать, и почти в совершенстве знает русский язык. Куратор – кадровый сотрудник американской разведки. Для них убить, обмануть или смешать с дерьмом – обычная работа. Они таких, как мы, на раз ломают. Со мной вот только повозились, с Ревазом, Батыром, ещё с некоторыми, но всё равно к каждому свой ключик подобрали.
Увидев тебя, я дал себе слово, что ты выживешь. И сломался. Но поставил Майкопффу такое условие, от которого он не смог отказаться, а потом убил твою подругу. Зверски, но по-другому. Чтобы ни у кого не было никаких сомнений. И изнасиловал её мёртвую. Под камерами, которые писали все наши с тобой разговоры, чтобы они не заставили тебя убивать на следующий день, иначе ты просто сошла бы с ума.
И был с тех пор с тобой постоянно вместе, чтобы ни одна тварь к тебе больше не подошла, потому что в самые первые дни ты была на грани безумия. И стал им условно своим, потому что мне не доверяют до сих пор.
Как нас вязали кровью дальше, ты знаешь. Ни у кого из нас нет другого выхода. Мы убивали людей в бытовой обстановке. Это смертная казнь для всех. Я вообще маньяк-насильник. Мне попасть в любой стране в суд – сразу смертная казнь.
Тебя обманули и использовали, но время пройдёт, и это потихоньку забудется. Время всё лечит. Я заказал новые паспорта нашему новому другу. Так что возможность уйти уже совсем близко. Мы пропадём так, что нас никто и никогда искать не будет. И у тебя ещё появится мужчина, которого ты будешь любить, ты родишь ребёнка. Много счастливых дней впереди и мама с сестрёнкой в вашем новом доме на берегу тёплого моря.
– Не будет, Джокер. Никогда у меня ребёнка не будет. –
