Он открыл трюм и стащил меня по лестнице вниз.
Я выдиралась и упиралась, но его пальцы легли на моё запястье каменной хваткой — чуть не слетела по ступеням от рывков. Трюм заполнялся ящиками и бочками, пахло затхлостью и крысиным помётом.
— И не вздумай голосить. Помни, что твоя сестра у меня, — бросил подонок на прощание и поднялся обратно — уже без меня.
Крышка люка закрылась, погружая корабельное нутро в темноту. Лязгнул навесной замок. Доски над головой заскрипели от шагов: вампир удалился в каюту. Вскоре послышались весёлые голоса, смех, а чуть позже — стоны.
Только этого не хватало… Нужно выбраться отсюда…
Преодолев ошаление, я выжала воду из подола и стала искать.
В кромешной темени пришлось перемещаться ощупью. Вскоре я поняла, что выбраться другим путём не получится, и нашарила ступени. Взобралась наверх, стала пихать крышку. Та чуточку приподнималась, лязгала замком и падала обратно. Ещё немного подолбившись, я спустилась вниз.
Забралась на ближайший ящик, обхватила колени и заплакала.
Я дрожала от холода и лютой ненависти. Одежда и волосы остались жутко мокрыми, превращая мою беспомощность в настоящую пытку. Но хуже всего, что этот подонок заставил меня слушать, как он имеет Аннушку! Сидеть в чернильной темноте, слушать и сходить с ума от злости и бессилия — вот как этот козёл меня наказал.
Позже, вместе со слезами и соплями, пришло осознание собственной глупости.
Дура! На что ты надеялась, врываясь в каюту к вампиру? Думала спасти сестру? Каким образом, если этот мертвяк завладел её рассудком? Она может уйти, только с его позволения, а силком её утянуть кровосос точно не даст.
Рассчитывала, что он тебя не тронет? Забыла, что этот упырь не просто наглый совратитель, а чудовище? Вот и доигралась, теперь сиди в трюме, трясись от холода и думай, что он ещё с тобой сделает — и что прямо сейчас делает с Анечкой.
Как же хотелось заткнуть уши… И я затыкала, но руки уставали, а эти двое — нет.
Отчего-то подумалось о подружках. Девчонки точно не представляют, как весело я в последнее время провожу вечера. Мальчишки, наверно бы зауважали. Меня ведь всегда считали тихоней. Я и сама раньше не знала, что во мне достаточно отчаянной злости, чтобы переть на вампира. Но когда беда поглощает единственного дорогого тебе человека… похоже, теперь мы обе увязли в трясине, которая засосёт нас с головой.
Постепенно холодало, да ещё одежда вся мокрая до нитки…
Ноги начало тянуть судорогами, а озноб перешёл на новую, невиданную глубину. Я мысленно хорохорилась, цеплялась за гнев, чтобы не потонуть в безнадёге. Начала ощущать себя ледышкой, горло уже болело. Зная, как часто люди умирают от простуды, особых иллюзий не питала.
Не представляю, сколько прошло времени. Темнота казалась вечной. Я прижималась к ящику с закрытыми глазами, чтобы не смотреть в неё.
Мысли путались, смешивались с образами из прошлого…
Пришли видения страшных маминых похорон.
Муха ползёт по закрытому веку, её прогоняет удар молотка. Деревянный колышек прорывает белую ткань над грудью. Потёки алого. Сложенные вместе пальцы — холодные и бледные. Кровь течёт, окрашивает платье. Тесак с пятнами ржавчины опускается вниз — отвратительный, чавкающий звук. Ещё удар — скрежет по кости. Платье красное, как зацветающий мак…
Гроб затопляется кровью. Рыжие волосы утопают в блестящей жиже…
Внезапно я дёрнулась и поняла, что заснула.
Тяжело сглотнула, шмыгнула носом и опустила ресницы.
У мёртвых не идёт кровь, я сама видела. В маминой могиле не было этого красного озера, только немного брызг и слегка разошедшееся пятно вокруг отёсанной палки. Но вот у этого проклятого вампира кровь шла, когда его собственное лезвие вонзилось ему в бедро. Наверное, впечатления смешались, вот и всё. Потом ещё оттирать пришлось с половиц… Надо было загнать нож ему в сердце. Хотя подождите, как это я забыла? У него ведь нет сердца! Такие мрази пустые внутри!
Вот у мамы сердце было, но остановилось в прошлом году.
Кладбище за городом, но её не стали хоронить вместе с чистыми покойниками, ей нет места среди родителей. Потому что какой-то сволочной упырь вонзил клыки в её запястье и напился крови. Для него это был просто вечерний перекус, которого он даже не вспомнит. Для мамы это стало клеймом. Все знали, что после смерти она тоже восстанет. И поступили с ней так же, как с самоубийцами и шлюхами из «Весёлой Нарциски».
Задохнувшегося в пуповине ребёнка, моего братика, не положили вместе с ней — его закопали под порогом, чтобы остался поближе к предкам. Я долго не могла переступить через него, заходила только через заднюю дверь. Могилу маме вырыли в лесном овраге, а когда гроб опустили в яму, отчим спустился следом и забил осиновый кол ей в грудь. Голову отсёк, набил рот чесноком и положил в ноги — чтоб наверняка. Только тогда крышку гроба заколотили гвоздями. Сверху на могилу набросали ветвей терновника и шиповника.
Я плакала и не знала, что лучше: чтобы мама осталась лежать в земле или чтобы вернулась нежитью. Часть меня порывалась броситься отчиму на спину, когда он орудовал в могиле, и не дать осквернить тело мамы. Сейчас бы я всё отдала, лишь бы ощутить прикосновение её пальцев — тёплых или холодных.
* * *
Петли люка скрипнули, в проём упали косые лучи нового дня. Свет острым кинжалом резанул по глазам, заставляя жмуриться и моргать. Появилось загорелое лицо с
