Сьюзен Коллинз - Голодные игры

Во рту стоит мерзкий тухлый привкус, который не пропадает и от воды. Я подтягиваюсь к кусту жимолости и срываю цветок. Осторожно вытаскиваю губами тычинку, и на язык падает капелька нектара. Сладость растекается по рту и согревает кровь воспоминаниями о лете, о родных лесах, о Гейле. Почему-то на ум мне приходит наш разговор в то последнее утро.

«А ведь мы смогли бы, как думаешь?»

«Что?»

«Уйти из дистрикта. Сбежать. Жить в лесу. Я думаю, мы бы справились».

И вдруг я ловлю себя на том, что думаю уже не о Гейле, а о Пите. Пит! Он спас мне жизнь! Когда мы с ним столкнулись, я уже плохо отличала явь от бреда, вызванного ядом. Но... если он вправду меня спас — а я верю, что так и было, — то зачем? Решил еще раз разыграть карту Нежно Влюбленного ? Или он в самом деле хотел защитить меня? Тогда чего ради он вообще спутался с профи? С какой стороны ни посмотри — полная бессмыслица.

На секунду я задаюсь вопросом, что обо всем этом думает Гейл, и тут же отделываюсь от таких размышлений: не знаю почему, Пит и Гейл вместе плохо уживаются в моей голове.

Лучше порадоваться тому единственно хорошему, что случилось со мной на арене, с тех пор как я сюда попала. Я добыла лук! И у меня есть целых двенадцать стрел, если считать взятую с дерева. На них нет ни следа отвратительной зеленой слизи, которой истекал труп Диадемы — очевидно, это мне тоже привиделось, — а вот высохшей крови порядком. После отчищу. Мне не терпится испробовать оружие, и я выпускаю несколько стрел в ближайшее дерево. Лук почти такой же, как в Тренировочном центре. Не похож на мои самодельные. Это ерунда. Привыкну.

Оружие открывает для меня совершенно новые перспективы в Играх. Соперники сильны, только и я теперь не жертва, способная лишь бежать, скрываться и, рискуя погибнуть сама, сбрасывать осиные гнезда. Выскочи сейчас из-за деревьев Катон, я и не подумаю удирать. Я выстрелю. Уверена, мне это доставит удовольствие.

Хотя для начала неплохо бы хоть отчасти восстановить силы. Я опять потеряла много жидкости, а запас воды на исходе. Только-только малость отъевшись в Капитолии, теперь я стала худее, чем была дома. Аж мослы торчат, и ребра пересчитать можно. Никогда не была такой тощей, кроме тех жутких месяцев после отцовой смерти. И в довершение всего на мне живого места нет — сплошные ожоги, ссадины, синяки от ударов о деревья. И три волдыря от осиных укусов, по-прежнему большие и воспаленные. Ожоги я обрабатываю мазью. С волдырями пробую то же самое, только им хоть бы хны. Мама знает, чем их лечить. Надо прикладывать какие-то листья, и они вытягивают яд. Вот только дома в этом редко бывала надобность, так что я их не помню. Главное — вода. Охотиться я теперь смогу по пути. Определить, откуда я пришла, не составляет труда — обезумев от яда, я бежала напролом сквозь кусты, обрывая листья и ломая ветви. Значит, теперь пойду в другую сторону. Надеюсь, мои враги все еще заперты в мире иллюзий. Идти быстро невозможно: ноги не слушаются. Постепенно нахожу подходящий темп — ступаю медленно, но уверенно, как на охоте, когда выслеживаю дичь. Спустя всего пару минут замечаю кролика, и он становится первым трофеем, добытым с помощью нового оружия. Это, правда, не мой фирменный выстрел точно в глаз, но для начала сойдет. Примерно через час набредаю на ручей — мелкий, зато широкий. Для моих нужд его вполне достаточно. Солнце жарит вовсю, и пока вода в бутыли очищается, я раздеваюсь до белья и вхожу в неспешный поток. Грязь покрывает меня с головы до пят, вначале я пробую обливаться руками, но в конце концов просто ложусь в воду, предоставляя ей самой смыть с меня копоть, кровь и отслоившуюся в местах ожогов кожу. Прополоскав в ручье одежду, развешиваю ее на кустах сушиться. Потом сижу на залитом солнцем бережке, распутывая волосы. Ко мне возвращается аппетит, и я съедаю галету с ломтиком говядины. Оттираю мхом кровь с серебряных стрел.

Посвежев от купания и еды, я обрабатываю ожоги, заново заплетаю косу и одеваюсь в еще влажную одежду. Солнце ее быстро досушит. Решаю отправиться вдоль ручья — всегда рядом будет вода, а где вода, там и дичь. Путь ведет вверх, и это мне тоже по душе. Без труда подстреливаю какую-то необычную птицу, похожую на дикую индейку. Во всяком случае, выглядит она вполне съедобной. Вечером развожу небольшой костерок — в сумерках дым не так заметен, а к ночи я огонь затушу. Разделываю добычу, внимательно присматриваясь к птице. Вроде бы ничего подозрительного. Без перьев тушка не больше куриной, но тяжелая и плотная. Пристраиваю над углями первую порцию мяса. Вдруг сзади хрустнул сучок.

Мигом разворачиваюсь в сторону звука, одновременно вскидывая лук и накладывая стрелу. Никого. А если кто-то и есть, его не видно. И тут я замечаю, что из-за одного дерева выглядывает детский ботиночек. Расслабляю плечи и улыбаюсь. Надо отдать ей должное, по лесу она передвигается легче тени. Как иначе она сумела бы идти за мной так долго незамеченной? Слова срываются с языка, прежде чем я успеваю его прикусить:

— Знаешь, заключать союзы могут ведь не только профи.

В ответ — тишина. Потом из-за ствола выглядывает пара настороженных глаз.

— Ты это серьезно? Про союз?

— Почему нет? Ты спасла меня, показав осиное гнездо. Ты умная — иначе просто не выжила бы до сих пор. И вдобавок я все равно не смогу от тебя отвязаться.

Рута моргает.

— Хочешь есть?

Взгляд метнулся к мясу. Она сглатывает слюну.

— Присоединяйся. Я сегодня богатая. Рута неуверенно выходит на открытое место:

— Я могу вылечить волдыри от укусов.

— Правда? Чем?

Порывшись в своем мешочке, она вытаскивает пригоршню листьев. Я уверена: это те самые, что использует мама.

— Где ты их нашла?

— Тут недалеко. Мы всегда носим их с собой, когда работаем в садах. Там полно гнезд. И здесь гоже.

Точно. Дистрикт-11. Сельское хозяйство, сады.

— Так вот где ты научилась летать по деревьям, будто у тебя крылья.

Рута заулыбалась. Я коснулась приятной для нее темы — того, чем она может гордиться.

— Ну, тогда давай. Лечи.

Сажусь у костра и поднимаю штанину до колена. К моему удивлению, Рута берет горсть листьев в рот и жует. Моя мама сделала бы по-другому, но тут выбора нет. Хорошенько прожевав, Рута выплевывает противный зеленый комок мне на колено.

— О-о-о! — невольно вырывается у меня. Кажется, листья прямо-таки высасывают боль. Рута хихикает.

— Ты правильно сделала, что вытащила жала. С ними было бы еще хуже.

— Теперь на шею. И на щеку, — почти умоляю я.

Рута кладет в рот еще одну горсть листьев, и скоро мне хочется смеяться, так приятно почувствовать облегчение.