Огнестрельное оружие в Венге под запретом, носить его дозволяется только представителям власти, а если кому-то еще, то по особому разрешению. Это тебе не Иллихейская Империя, где каждый вправе таскать в кармане пистолет в целях самообороны, поскольку среди людей всегда может затесаться оборотень, покинувший в урочное время свое логово. Здесь напасть другая – мороки, и палить в них нельзя, они от этого, наоборот, только сил набираются. Ранить-то ты морочана ранишь, но на нем все заживает в два счета, потому что, стрельнув в него, ты вроде как согласился с его существованием и помог ему закрепиться в реальности – на первый взгляд несусветная муть, но именно так написано в брошюре, которую всем новоприбывшим всучили в конторе Гостевого Управления.
Цепняки здешние бдят, чтобы никто не ходил с пистолетом, и у них есть специальные магические приспособы, позволяющие выявлять запретное оружие. Луджереф решил не рисковать, а то задержат на улице, установят личность – и пиши пропало. Но сейчас-то ему что делать в одиночку против четверых? Делать было нечего, и он заорал благим матом по-венгоски:
– Помогите, люди добрые, пожар!
Ага, конечно, так тебе и побежит кто-нибудь на свалку за нежилыми строениями пожар тушить…
– Мужик, не дури, хуже будет, – сипло проворчал, надвигаясь на него, один из наемников.
Они тоже понимали, что никого здесь эти крики не всполошат. Не то место.
Клетчаб вынул нож и оскалился, собравшись дорого продать свою жизнь. Ему есть что терять. Эти ушнырки даже не представляют, какая потеря его ждет. Речь ведь идет не только о жизни и смерти, а еще и о посмертии, о его душе, которая достанется сорегдийскому живоглоту.
– Убивают!.. Грабят!.. – Он аж глотку надсадил. – Люди, сюда!
У них тоже не было стволов, а то бы начали угрожать. Зато заказчики наверняка снабдили их какой-нибудь парализующей пакостью. Бандюганы приближались, за спиной крутой склон, заросший непролазным кустарником. Не сбежать. Их четверо, да еще и пятый на подходе…
Пятый, в отличие от остальных, был без лица – похоже, натянул на голову просвечивающий темный чулок, словно собрался на вооруженное ограбление в людном месте. И он был не с ними. Это Луджереф понял, когда он размозжил одному из наемников череп обрезком арматуры. Удар был страшный, брызнули мозги. Какой-то влажный ошметок попал Клетчабу на ботинок, да так и прилип.
Не давая противникам опомниться, новоприбывший двинул своей арматуриной другому бандиту по ребрам, явственно хрустнувшим от удара.
Двое оставшихся отреагировали: один отскочил и принял оборонительную стойку, другой метнул нож и даже попал в цель, но ни к чему хорошему это не привело. Человек в маске выдернул оружие и метко кинул в хозяина, угодив тому в пах.
«Броня на нем, что ли, какая? – мельком подумал Клетчаб. – В печенку же вроде как засадили… А видать, под курткой что-то есть, и клинок застрял!»
Он напряженно соображал, что предпринять: сделать ноги или дождаться развязки. Если это конкурент бандитов, который тоже охотится за Клетчабом Луджерефом, перспектива плачевная. Только на кой заказчику нанимать сразу двух исполнителей? А очень просто: в Лонвар прибыли и императорские сыскари, и люди Аванебихов, одни наняли шайку, другие – охотника-одиночку.
Бандит со сломанными ребрами шатко отступал в темноту. Другой валялся на земле и глухо выл. Громила в маске швырнул обрезок трубы в ноги отступавшему – попал по коленям, вновь раздался хруст, – а сам ринулся на четвертого, и в следующий момент Клетчаб увидел, как тот оседает на землю с распоротым животом. Сперва раненый молчал, словно ничего не почувствовал, потом испустил леденящий вопль.
Спрятать нож. Против такого парня ничего не сделаешь. Пусть он видит, что потенциальная жертва стоит с пустыми руками и атаковать не собирается.
Победитель добил трех раненых бандитов. Вернее, искромсал каждого до смерти, вначале выпустив наружу кишки, потом распластав горло. К финалу кровавой расправы Луджерефу стало ясно, что это не наемник, а законченный псих, хотя и с проблесками здравомыслия, поскольку перед тем, как разделаться с очередной жертвой, он обшаривал ее карманы на предмет бумажника и прочей поживы.
Клетчаб почти добрался до угла, пятясь осторожными шажками, стараясь не делать резких или угрожающих движений. Над площадкой стоял густой запах крови, кала и рвоты, и колени у него мелко дрожали, хотя он никогда не причислял себя к слабонервной публике.
– Подожди! – Громила в маске повернулся к нему. – Ты кто такой?
А голос-то женский… Низкий, чувственный, с порочной хрипотцой.
– Прохожий, которого эти ушнырки хотели ограбить и прирезать. – Он через силу растянул губы в угодливой улыбке. – Примите почтительную благодарность, что откликнулись на призыв о помощи! Я ведь не из местных, никого тут не знаю, вот и забрел незнамо куда. Пропал бы, если бы не ваша доброта. Я в этом городе и без денег, и без жилья, мне некуда пойти, с меня и взять-то нечего, а они, глядите-ка, привязались, словно для них тут невесть какая пожива! Ни чести у них не было, ни совести, одно слово – ушнырки самые распоследние. Вы мне жизнь спасли, не знаю, как и благодарить вас, что не прошли мимо!
Он плел что попало, главное – льстивая успокаивающая интонация, чтобы ей, если это и впрямь «она», не стукнуло в голову его прикончить. Клетчаб Луджереф умел заговаривать зубы.
– Низшие существа, чего еще от них ждать, – презрительно произнесла незнакомка. Да, голос определенно женский.
Несколько раз подряд кивнул, выражая горячее согласие. Перед тем он умолк, выдохшись, и теперь судорожно пытался сглотнуть, хотя во рту пересохло, и сглатывать было нечего.
– Говоришь, тебе некуда пойти? Мне нужен помощник. Пойдешь ко мне на службу?
Если сказать «нет», она, чего доброго, разозлится, и тогда Клетчаб умрет такой же страшной смертью, как эти четверо. А если сказать «да»… Вдруг это шанс перекантоваться? Пойти-то ему и впрямь некуда.
– Для меня это будет страшно сказать какой честью, госпожа. – Он постарался вложить в интонацию побольше почтения и благодарности.
– Как тебя зовут?
– Сурфей Туглах. – Он назвал маконское имя, которым пару раз уже представлялся.
– Ты соврал. Ты приплыл из-за океана, там у вас имена другие, но пусть будет Сурфей Туглах. Идем отсюда.
Когда они добрались до улицы, где светили фонари и ходил народ, спутница Луджерефа стащила с головы чулок. Судя по неприлично короткой стрижке, вчерашняя каторжанка – или, может, в приюте для умалишенных ее так обкорнали. Он уже успел вникнуть в венгоские нравы в достаточной степени, чтобы строить умозаключения на глазок. Дамочка то ли освободилась из вестимо каких мест по истечении срока законным образом, то ли сбежала, но продолжает заниматься тем же самым, за что ее, очевидно, в свое время туда упекли.
