Дерен даже приближаться к нему не стал, провёл руками сантиметрах в двадцати от тела. Сверху вниз.
Так вот, что имел в виду комкрыла… Что-то такое я видел в развлекательной программе про шарлатанов. И что? Это как-то работает? Или задача Дерена — обмануть пацана и успокоить?
Эберхард, видя, что дотрагиваться до него и в самом деле никто не собирается, задышал ровнее. А пилот продолжал водить руками.
Я ждал.
Не знаю, что делал Дерен, но работал он сосредоточенно, до пота и тяжелого, сбивчивого дыхания.
Живой сканер, однако? Вот прямо серьёзно? И вот так же лечит? И получается? Забавно.
Я много читал про надувательство подобного рода, но если бывает в природе и не шарлатанство, значит, наш гендепартамент совсем мышей не ловит.
— Нормально, — выдохнул Дерен. — Нет у него внутренних повреждений.
— А не жрёт почему?
— Шок.
— Лечить чем-то можно?
— Нейроблокаторами его напичкали так, что лучше не давать пока лишних лекарств. Нужно, чтобы вся химия вышла. Потом, может быть.
— Химия, говоришь, вышла? — я задумался. — Ладно. Сегодня пусть отлёживается. Завтра сдашь его в хозблок часов на… — Я смерил пацана оценивающим взглядом. — На шесть. Пусть в оранжерее поработает. Что они там сейчас делают? Уход, обрезка, полив. Нужно двигаться, чтобы выходила всякая дрянь.
Выдав этот оригинальный вердикт, я развернулся и ретировался из карцера.
Дерен вышел следом за мной.
— Ты уверен, что внутренних повреждений нет? — спросил я его, когда дверь закрылась.
Я всё-таки сомневался. Ведь даже эйниты прикасаются к пациентам, когда лечат.
— Уверен, — отозвался он. — Над парнем издевались, но до прямого насилия не дошло. — Он вскинул на меня глаза. — Да, было и то, что вы предполагаете. Но разрывов или чего-то вроде — нет. Мучили, думаю. Возможно, имитировали половой акт. Чисто психическое насилие он перенёс лучше, мозг у него гибкий, тренированный. Когда придёт в себя, не стоит бросать его на Гармана или кого-то из сержантов.
— Я пока не уверен, что пацан вообще оклемается.
— Оклемается. И очень быстро. Не смотрите, что полудохлый. Как бы он нам тут трупов потом не наделал… — Дерен вздохнул и нахмурился, словно перспектива выздоровления пленника огорчала его.
— Я не пойму, жалеешь ты его или нет?
— Как человека — жалею. Но мы сейчас спасаем себе врага. Сильного, дурного. У него такой возраст, что мстить он нам будет изо всех сил.
— Дерен, ты такой умный, удавил бы! — рассмеялся я. — Вот тебе и карты в руки — воспитывай так, чтобы на людей потом не бросался. Скажи Гарману, что я разрешил тебе доступ в карцер.
— А смысл? Мы же всё равно не сможем его отпустить. Он ненавидит нас. Значит, ненавидеть будет и так и этак. Сейчас он полагает, что это мы заплатили алайцам за его голову, и переубедить его невозможно.
— Значит, воспитывать не будешь?
— Буду.
— Зачем?
— Делай добро — бросай в воду.
— Всплывёт?
Дерен осуждающе покачал головой:
— Зачем вы оставили его на корабле?
— И ты был за «удавить»? Формально — парень ничего плохого нам не сделал.
— Он участвовал во всём, что планировал его дядя.
— А если он просто не имел выбора? Это ты у нас, может, и умел выбирать в восемнадцать… Или сколько там ему, лет?
— Говорит, что восемнадцать, — доверия этому «факту» на физиономии Дерена не отразилось. — Я бы метрики посмотрел. Но документов мы вот так, запросто, не достанем.
— Вот-вот… Какие там у него сверхспособности — это я не в курсе, но прогностического мышления ему ещё по возрасту не положено. Он не представляет последствий своего выбора.
Дерен, не соглашаясь, покачал головой.
— Предназначение мы ощущаем с детства.
— Это тебе в семье мозги не сносили. — Уж на «пилотов в десятом поколении» и прочих дурно воспитанных болванов я в Академии насмотрелся. — Дети высокородных экзотов — заложники социальных программ, навязанных воспитанием. Судят о них по имени их родителей.
— От воспитания зависит только половина того, что внутри. Другая половина — у каждого своя. — Дерен спорил без интереса, без удовольствия. Но спорил, тут его уже не исправишь.
— Но ведь и неизвестно пока, что возьмёт в нём верх? За дядю с ним уже рассчитались алайцы. Ну что нам, из шлюза его выбрасывать? — решился я на последний аргумент.
Дерен смотрел на меня и молчал. Неужели я его всё-таки переспорил?
— Вальтер, — я положил руку пилоту на плечо. — Мне некому больше поручить этого щенка. Про Гармана ты сам понял. Повозись немного, потом, обещаю, я придумаю, куда его пристроить. Виноват он только в том, что фамилия у него — Имэ.
— Только не забывайте, что он вас ненавидит, — покачал головой Дерен.
— И?
— Просто не забывайте, и всё.
Дерен меня всё-таки зацепил немного. Эберхард у нас психически одарённый? Значит, первым я переговорю с Энреком. Он должен хотя бы примерно представлять, что в голове у такого, как этот.
Энрек рассказывал мне, что знавал одного регента, Бгоро Тауэнгибера, которого я чуть не придушил на почве взаимного непонимания. Может, Энрек объяснит мне, что у этой недоделанной знати внутри?
Как они мыслят? Чего хотят?
* * *
Кьясна встретила успокаивающей зеленью. Роса я брать не стал, непонятно было, задержусь или нет. А то расслабится при храме, понимаешь.
Лететь с дежурным пилотом мне тоже не захотелось, и я смылся один. Надо иногда отдыхать от корабельной суеты, наследников непонятно чьей крови и задач, которых не понимаешь.
Спустился прямо к резиденции губернатора, где квартировал и правил, как умел, официальный наследник дома Сапфира, внебрачный сын эрцога Локьё, иннеркрайт (по-нашему инженер), Энрек Лоо. К счастью, он был на месте и даже рад меня видеть.
Меня проводили к нему без доклада. И ради меня же разогнали очередь из пары десятков местных чиновников.
Энрек выбрался из-за окружённого голографическими документами стола и сгрёб меня с непосредственностью хайбора.
Непонимания с моей стороны он не боялся. Пробовать капитана на прочность иннеркрайта научили на «Персефоне», и он с удовольствием устроил мне диагностику рефлексов.
— А поехали в бар? — рыкнул он, гася документы взмахом руки.
Он был удивительно весел по сравнению с тем угнетённым состоянием, в котором я оставил его в дэле возле земного архива.
Я был тоже рад его видеть, но сначала всё-таки вывалил неприятное, чтобы уж сразу.
Энрек выслушал не перебивая.
— Ну вот ты и пообщался с выродками, — рассмеялся он. — Так их у нас и зовут. Если кровь проявляется рано — с ними носятся и выращивают в моральных уродов. Там целая схема. Сначала это животное воспитывают вообще безо всяких запретов, а потом тех, кто доживёт до положенных сорока двух, очень жёстко вгоняют в рамки.
— А зачем? — удивился я.
— Наводят лоск на общую безнаказанность, — фыркнул Энрек.
— Да ну тебя, — отмахнулся я. Шутник хэдов. — А если серьёзно?
«Серьёзно» Энреку сегодня давалось с трудом, и он закусил губу, чтобы не ржать в голос.
— Ну, ты сказал, — выдавил он, борясь со смехом. — Наследники и серьёзно!
— Но зачем они такие нужны, ты можешь сказать? Поржать я над ними и сам могу.
— Ну-у, — протянул Энрек. — Считается, что вседозволенность формирует психику наследника так, чтобы он не видел границ, только цели. Выродки не приучены понимать, что морально, а что нет. Вот ты с детства знаешь, что слабых обижать плохо, а выродку говорят — попробуй, может, тебе хорошо от этого будет?
— А зачем?
— Ну-у, чтобы он не думал о морали, когда будет ломать под себя причинность. В паутине ведь нет никаких правил, ничего морального или аморального. Есть узлы, есть нити, есть выбор пути. Если добился нужного решения, всегда кто-то пострадает или погибнет. От этого никуда не денешься. Любой выбор несёт в себе жертвы. Ты выиграл, но вокруг всё равно сотни, тысячи трупов. И надо это как-то перенести. Тут в сорок-то тяжело принимать такое, а выродков приучают рулить чужими смертями с детства.
