Храм я обошёл по дуге, вышел к захрамовому поселению со стороны леса. Заборчик невысокий перелез там, где к нему вплотную подступали кусты юкки. Ну и двинул по знакомой тропиночке к дому Айяны.
Услышав шум — затаился в кустах.
Во дворе хозяйничали незваные гости. Лиина возилась с грудной девочкой, подмывая её прямо в дворовом фонтане. Брен, с повязанной косынкой башкой, развешивал пелёнки. Предоставленный сам себе кабанчик пытался привязать Кая к крыльцу. Щенок терпеливо взирал на него, разморенный полуденной жарой.
Между модифицированными яблонями, растущими у крыльца, была натянута бельевая веревка. Скрываясь за бельём, я и проскользнул в дом.
Только Кай меня и заметил. Встряхнулся и поскакал следом. Сзади раздался рассерженный рёв: малой не понял, куда делась собачка.
Комнату мою занял этот же мерзавец в косынке. Слава Беспамятным, хоть Пуговица повисла именно на моей шее.
Я взял её на руки и снова вышел во двор.
Лиина увидела меня, тоже повисла на шее, спохватилась, сунула мне Камалу и убежала на кухню за свежим молоком.
Я перехватил малявок поудобнее. Брен набычился.
Я был в кителе без знаков различия, и он не сразу меня узнал. Явился, понимаешь, чужак. Грязный, небритый, и стоит с двумя куклами на руках.
Крошечную Камалу ему даже на минуточку подержать не давали, не то что всучить и сбежать. Лиина-то знала, что я справлялся и с недоношенной Пуговицей, а Камала в свои три месяца уже почти сидит, чего там бояться? Но Брен был не в курсе моих захрамовых приключений.
— Да ты кто такой?.. — взревел братец, но тут мозги у него включились, и он шарахнулся от начальства в неподдельном ужасе за едва не высказанные эпитеты.
На его счастье, из глубины сада появилась Айяна. И вот она-то сразу заметила, что за незваного гостя принесло в этот мирный дом.
— Ну и тяжёлый же ты пришёл, — нахмурилась Проводящая вместо приветствия и забрала у меня детей. — Иди-ка, душ с дороги прими!
Пришлось тащиться в сад, где над деревянной будкой висел бак с водой.
Пуговица скакала перед дверью, требуя, чтобы я выходил поскорее. Но, когда вышел, она взобралась на меня и уснула. Я и забыл, что днём дети спят.
В доме Айяны мне теперь места не было. Невольные переселенцы — Брен и Лиина с детьми — не только заняли условно мою комнату, но и разобрали от хлама чулан. В чулане прорезали окошечко, устроили детскую.
К счастью, Пуговица имела собственные апартаменты, туда я и направился. Уложил на большую, рассчитанную и на меня, кровать, поцеловал умеренно грязную босую ногу.
Айяна вошла с полотенцем.
— Плохо умылся, — констатировала она сердито. — Пошли, я умою!
— Меня?
— А кого ты тут ещё видишь грязного?
— Вообще-то, вижу, — я пытался аккуратно сопротивляться, но меня вытолкали на кухню и стали умывать прямо с головой из кувшина над тазиком. Причём с текстом умывали, малоразборчивым, но отдельные слова я вычленял. Было похоже на заговор или молитву.
Потом Проводящая стала вытирать меня, тоже сопровождая действие словами.
За попытки слинять, мне досталось пару раз мокрым полотенцем так необыкновенно больно, что я даже замер от неожиданности.
А Айяна всё вытирала меня, потом просто рисовала движениями рук какие-то фигуры на теле, потом снова наклонила мою физиономию над тазиком.
— Стой так! — и ушла.
Я упер руки в колени. Следы от полотенца на груди всё ещё горели огнем. Вот женщина — терминатор, мать её ети!
Интересно, как оно, с такой женщиной? Ну… Это самое?
Айяна принесла тёмную, резко пахнущую жидкость, разбавила водой и плеснула мне в лицо. Глаза защипало, потекли слёзы, но возмущаться я уже опасался.
— Ладно, — сказала она устало. — Пусть хоть так. Носит же тебя! Где же крови-то столько набрал?
Проводящая провела ладонью по моей груди, расстегнула рубашку и прижала руку к следу от удара полотенцем:
— Прости меня, не сдержалась.
— За что? — удивился я.
— Ты хоть маленько-то на людей обижайся, — покачала головой Айяна. — Тяжелый ты, откат будет сильный, если кто-то обидит тебя, а ты простишь не глядя.
— Кому откат?
— Тому, кто обидит.
— Я ещё и о нём должен думать?
— А обычно кто-то думает за тебя?
И тут я осознал, что идиот.
Про наследника с Айяной надо советоваться. Если кто-то поймёт меня сейчас, то только она. Для остальных Эберхард — прежде всего кожаное ведро с голубой кровью. То самое, в котором я мечтал руки помыть.
Но я-то спасал ребёнка, мальчишку. Мне всё равно, кто он. И не всё равно, что парень совсем не может ничего выбрать или решить для себя.
— Можно мне поговорить с тобой? — спросил я, всё ещё испытывая возбуждение.
Лучше, когда женщины умные и красивые — отдельно. И это странно, когда тебя заводит та, которой далеко за сотню. Ты не знаешь, как с ней себя вести, но кровь-то бьётся внутри.
Айяна кивнула. Она ничем не показала, что понимает моё смущение, но я знал — понимает. И следы её рук так же горели теперь на моей груди, как следы от полотенца.
— Как там мои голубкú? — спросил я, чтобы сменить тему. — Брен действительно её любит, или полгода без отпуска плюс гормоны?
— А сам что видишь?
— Думаю, любит. Как Лиина пацана назвала?
— Энжелин.
— То есть?..
— Ну, да, в честь тебя и назвали.
— Ну, пусть будет экзотский вариант меня, даже забавно.
Я вздохнул, помялся, не зная, как начать разговор.
Айяна поняла. Она села за столик на кухне, указав мне на табурет.
Я откашлялся.
— Ты же знаешь, что Колин остался на корабле, принадлежащем дому Аметиста?
Она кивнула.
— Мы все эти дни пытались правдами и неправдами достать его оттуда. В результате выяснили, что на «Эскориале» Колина уже нету, скорее всего. Ну и в мои руки случайно попал наследник дома Аметиста — Эберхард Имэ. Проблема в том, что живым он никому не нужен. Мы могли бы держать его на «Персефоне» как угодно долго, но он — наследник крови во всём объёме, понимаешь? Владеет какими-то малопонятными мне психотехниками, а ума в силу возраста — кот наплакал. Мало того — он меня ненавидит и думает, что это я похитил его руками алайцев. Можно его кому-то всучить, чтобы мне не мешал, но и не прибили? Ну, или на корабле как-то понадёжнее запереть?
— Самое простое техническое решение — та же волновая клетка, — нахмурилась Айяна.
— А мы не убьём его? Парень много чего перенёс у алайцев, а лет ему совсем немного, восемнадцать или девятнадцать.
— Ему семнадцать, — сказала Айяна. — Он врёт про первый возраст совершеннолетия.
— А зачем? — удивился я.
— Боится казаться слабым.
— Значит, на корабле его пока безопасно держать?
Айяна покачала головой.
— Очень опасно. Из страха показать слабость, он будет пытаться убить каждого, до кого дотянется. Вам нужно избавиться от него.
— Дешевле повесить, да?
— Дешевле отпустить. Если у него есть своя судьба — как-нибудь уцелеет.
Отпустить… Да… Мерис мне башку оторвёт.
— Думай сам, что тебе дороже. Зачем ты его спас?
— Не знаю. Мне противна была сама мысль, что его потом за… замучают до смерти алайцы. Сама понимаешь, как замучают.
— Понимаю. Не жалеешь, что спас?
— Нет. Но…
— Думай, мальчик, думай.
— Он действительно так опасен?
— Достаточно.
Я покачал головой. Это было как-то неправильно: пытаться спасти из волновой клетки Дьюпа, и одновременно пихать в такую же ребёнка. Ну что за Хэдова бездна…
— А Колин? — спросил я осторожно. — Ты понимаешь, куда он исчез?
— Нет, — печально улыбнулась Айяна. — Я не знаю, милый. Я его совсем не слышу. Нет, не смотри на меня так. Если бы он умер — мы ощутили бы это. Иди-ка ты, поешь и отдохни с дороги. И поинтересуйся, что у тебя на корабле творится.
— А что там вдруг? — удивился я, но не стал спорить и активировал браслет.
