Первая неявная аллегория — это две любви, одна из которых неявно отражается в другой. Какими бы внешними атрибутами ни обладала Тиа ал’Ланкарра, она прежде всего страдающая женщина, потерявшая свою любовь. Человеческие качества, которыми она обрастает по мере развития сюжета, лишь подчеркивают ее боль и убежденность в сделанном выборе. Ее движущей силой был не великий замысел объединения двух граней Дара, а притяжение к Дому Любви, которого она так и не смогла коснуться в отличие от Гиноры, в буквальном смысле отдавшей своей ученице то, что у нее еще оставалось. Отсюда вторая любовь, идеальная и безусловная со стороны Нэсса и такая же, но утвержденная в скрытой сущности, со стороны Лаэн. Любовь, для которой физическое тело действительно лишь внешняя оболочка, пока в ней обитает тот самый дух. Некоторые критики еще с допотопных времен зарождения жанра ставят знак равенства между романтизмом и инфантилизмом, и я рад, что автору на свой оригинальный манер удалось опровергнуть это мнение. Его герои какие угодно, только не инфантильные, и лопни моя жаба, если это не так.
Вторая особенность — смещение акцентов. Разумеется, речь не идет о переключениях между линиями многопланового сюжета; большинство авторов худо-бедно умеют это делать, с учетом богатой коллекции образцов для подражания. Я имею в виду смещение так называемых целеполаганий, которыми трудно манипулировать в рамках заданного сюжета, если автор точно не знает, о чем он хочет сказать для себя, а не для читателей. Приведу один пример. В первом и втором томе ключевые понятия четко заданы: война (добра со злом), бегство, свобода, вынужденное «Братство Кольца», спасение мира. А дальше? Половина конструкции куда-то отваливается, и дело не в том, что плохие вдруг становятся хорошими, а в том, что в мире нет ничего изначально хорошего и плохого. В данном случае есть лишь столкновение обычных человеческих страстей и интриг независимо от статуса взаимодействующих сторон. Это уже реально похоже на мир обычных людей, но автор не опускается до метафор и находит спасение в романтизме, героизме, коварстве — короче говоря, во всем том, от чего последовательно отучала модель постмодернизма, стирающая любые различия и отчуждающая от простой человечности. Сказать об этом простым и внятным языком, но в то же время сохранить свой стиль и вкус работы со словом — уже большая заслуга.
Мир автора гармоничен и разнообразен. Он не ограничивается жизнеописанием главных действующих лиц, окруженных картонными второстепенными персонажами, но вводит в повествование вполне живых людей, которые играют свою роль в действии и оживляют его. Каждый из них вполне мог бы стать самостоятельным героем в центре ответвления от главной сюжетной линии, что побуждает внимательных читателей к размышлениям о возможном повороте событий и открывает новый простор для фантазии. Отсутствие четкой предопределенности, когда читатель с самого начала в общих чертах представляет, чем все закончится, — большое преимущество в книгах любого жанра. Теперь упомяну еще о двух моментах, которые могут показаться второстепенными, но привлекли мое внимание. Один из них имеет общий характер, а другой — чисто авторское изобретение.
Сначала хочется сказать несколько слов об эльфах, хотя они не играют важной роли в сюжете. Эльфийская тема — одна из самых излюбленных в жанре фэнтези, и все хорошо знают, кто был ее основоположником в том виде, как она существует сейчас, но в русскоязычной литературе (пожалуй, начиная с Перумова) она часто приобретает своеобразный оттенок. О том, как наши соотечественники не любят эльфов, можно написать отдельное эссе с эпиграфом «Хотят ли русские войны?». Эльфы чем-то ущемили людей, хотя и не свободой воли; они свысока смотрят на кратковечных, строят непонятные сооружения, думают о странном; наконец, они просто злобные негодяи. И кто дал им право так долго жить, когда мы страдаем и умираем? Иными словами, мы склонны обращать к эльфам вопросы, которые было бы уместнее адресовать Творцу. Как известно, Толкиен помещал аналоги своих эльфийских царств в Северо-Западной Европе, а на вопрос о том, где находится Мордор, уверенно ответил: «Где-то на Балканах». Кроме того, он с большим подозрением относился к России и однажды назвал ее «страной мрака, озарямой редкими вспышками гения». С некоторой натяжкой можно предположить, что славянской душе тоже чужды остроухие существа, метко бьющие из луков и устраивающие коварные засады. Зато в честном бою стенка на стенку (таком, как Гемская дуга) у них нет никаких шансов. Нам гораздо милее викинги с их суровыми богами и загробными пирами; впрочем, мы как-никак являемся дальними родственниками.
И наконец, мой любимый персонаж, вызывающий не менее искреннюю симпатию, чем реальный человек, которого многие авторы в жанре боевой фантастики и космической оперы регулярно убивают в своих романах. Это Юми, настоящая звезда и находка, с которой не хочется расставаться. У Борхеса есть замечательный рассказ «Пьер Менар, автор «Дон Кихота», герой которого слово в слово заново сочиняет труд Сервантеса, пропуская его через свой личный опыт. В определенном смысле Юми поступает сходным образом и заново создает всю языковую палитру при помощи трех слов. (У Дэна Симмонса был поэт Мартин Силен, который после ста лет пребывания в анабиозе и отключения лобных долей научился выражать тонкие движения своей души с помощью пяти похабных слов и междометий, но это нечто иное.) Хотел того автор, или нет, но в образе Юми воплощено древнее понимание природы языка как второстепенного способа самовыражения и осознание того, что слова наделяет смыслом лишь их носитель. Его речи понятны и глубокомысленны, как дзэн-буддийские коаны. Вот так, собака? Вот так, собака.
Я намеренно ничего не говорил о сюжете, не касался бестиария, не обращался к переживаниям главных героев и не разбирал, кто лучше машет мечом, у кого круче магия и какую мораль следует из этого извлечь. Думаю, это было бы проявлением неуважения к читателям, которые знают и любят автора, безусловно имеющего свою армию поклонников. Мне хотелось привлечь внимание к тем сторонам его творчества, которые я счел особенно интересными и неординарными. Конечно, можно сказать гораздо больше, но и этого достаточно для вывода о таланте, способном вписать яркую страницу в историю жанра. Это как прыжки в высоту: один старается изо всех сил и даже умудряется разок прыгнуть выше головы, в то время как другой невозмутимо поднимает планку и берет ее с большим запасом, просто чтобы показать, на что он способен. Интересно, какую высоту он возьмет в следующий раз, но лучше не торопиться.
