Я и Прим обмениваемся взглядами. О Мэйзили Доннер мы слышим впервые в жизни. Наверно, потому что мама понимала: нам с Прим захочется узнать, почему её больше нет в живых.
— А сейчас мы собираемся отпраздновать наш третий юбилей, — продолжает президент. Мальчик в белом делает шаг вперёд, открывает шкатулку и протягивает её президенту. В шкатулке видны аккуратные ряды пожелтевших конвертов. Похоже, тот, кто разрабатывал концепцию Триумфальных игр, рассчитывал, что эта кровавая забава будет длиться много веков.
Президент вынимает конверт с пометкой «75», открывает его, достаёт маленький квадратный листок и сразу же зачитывает:
— «В семьдесят пятую годовщину в качестве напоминания мятежникам, что даже сильнейшие из них не в состоянии превзойти мощь Капитолия, трибуты обоего пола будут выбираться жребием из числа имеющихся в каждом дистрикте победителей».
Мама издаёт слабый вскрик. Прим зарывается лицом в ладони. А я... Я чувствую себя примерно так же, как публика на экране телевизора — слегка озадаченной. Что значит «из числа имеющихся победителей»?
И только потом до меня доходит.
В Дистрикте 12 имеется только три победителя. Двое мужчин. Одна женщина.
Я вновь отправляюсь на арену.
Тело реагирует быстрее разума. Я срываюсь с места и бегу. Прочь из дома, через лужайки Посёлка Победителей, во мрак. Земля раскисла, и мои носки сразу же становятся мокрыми, ветер яростно бьёт в лицо, но я не останавливаюсь. Куда? Куда бежать? В лес, конечно. И вот я у ограды, и тут гул электричества напоминает, что я в ловушке, из которой не вырваться. Задыхаясь, отшатываюсь, поворачиваюсь на пятках и снова срываюсь в бег.
Дальше — в сознании чёрный провал. Потом обнаруживаю себя в подвале одного из пустых домов Посёлка Победителей — стою на коленях, скрючившись и упершись локтями в пол. Сквозь глубокие окошки у меня над головой в подвал проникает свет луны. Я насквозь промокла и продрогла, дыхание со свистом вырывается из груди. Моя попытка бегства не помогла одолеть нарастающую внутри меня истерику. Если не дать ей выхода, она меня удушит. Скатываю полу своей рубашки в тугой ком, зажимаю его в зубах и кричу, кричу, кричу... Не знаю, как долго это продолжается, но когда я выбиваюсь из сил и умолкаю, голоса у меня больше нет — только сип.
Я падаю на бок и сворачиваюсь клубком. Взглядом скольжу по бликам лунного света на цементном полу. Назад, на арену. В место, где живут кошмары. Опять я иду туда. Должна признаться — чего-чего, а этого я не предвидела. Ожидала много чего другого: публичного унижения, пыток, казни, в конце концов... Мне в голову приходили разные возможности развития событий: я могла сбежать в дикую пустошь, преследуемая миротворцами и планолётами; могла выйти замуж за Пита, и наши дети вынуждены были бы идти на арену... Но что мне вновь придётся участвовать в Голодных играх в качестве игрока — нет, такое мне и в страшном сне не снилось. Почему? Да потому, что такого никогда не случалось раньше. Победитель на всю оставшуюся жизнь освобождается от участия в Жатве. Таково было непреложное правило. До сей поры.
Я замечаю кусок брезента, им пользуются для покрытия, когда что-нибудь красят. Натягиваю его на себя как одеяло. Слышно, как вдалеке кто-то выкрикивает моё имя. Но в эти мгновения я далека от того, чтобы думать даже о самых своих любимых и родных людях. Я думаю только о себе. И о том, через что мне опять предстоит пройти.
Жёсткий брезент, однако, хорошо держит тепло. Мои мышцы расслабляются, сердцебиение замедляется. Я вижу деревянную шкатулку в руках мальчика, вижу, как президент Сноу вынимает пожелтевший конверт... Неужели нынешние Триумфальные были действительно запроектированы семьдесят пять лет назад? Что-то непохоже! Они как будто подогнаны к моменту, уж слишком идеально подходят для решения проблем, с которыми столкнулся сегодняшний Капитолий: избавиться от меня и подавить беспорядки в дистриктах — и всё так аккуратненько, одним махом!
В моей голове звучит голос президента: «В семьдесят пятую годовщину в качестве напоминания мятежникам, что даже сильнейшие из них не в состоянии превзойти мощь Капитолия, трибуты обоего пола будут выбираться жребием из числа имеющихся в каждом дистрикте победителей».
Да, победители — это наш золотой фонд. Это те люди, которые выжили на арене и избежали ярма нищеты, душащей всех остальных. Они, или, вернее сказать, мы — это само воплощение надежды, когда уже нет никакой надежды. А теперь двадцати трём из нас предстоит погибнуть на арене в доказательство того, что даже эта последняя надежда — лишь иллюзия.
Какое счастье, что я выиграла лишь в прошлом году! Ведь иначе я была бы лично знакома со всеми другими победителями — не потому, что видела их по телевизору, но потому, что мы были бы гостями на каждых Играх. Даже когда они не занимаются наставничеством — в отличие от Хеймитча, который вынужден делать это всё время — большинство из них каждый год посещает Капитолий в связи с проведением Игр. Несомненно, многих из них связывают узы дружбы. У меня же только два друга, одного из которых мне предстоит убить: либо Пита, либо Хеймитча. Пита или Хеймитча!
Я резко выпрямляюсь и сажусь, отбрасывая брезент. Да что это мне взбрело в голову?! Что бы ни случилось, я никогда в жизни не подниму руки ни на Пита, ни на Хеймитча! Правда, кто-то из них двоих будет со мной на арене, это факт. Они, возможно, даже договорятся между собой, кто: ведь кому бы ни выпал жребий, другой тут же может объявить себя добровольцем и занять его место. И я уже знаю, что произойдёт. Питер попросит Хеймитча в любом случае дать ему пойти на арену со мной. Он будет защищать меня до последнего дыхания.
Пускаюсь бродить по подвалу, ища где здесь выход. Да как я вообще умудрилась сюда попасть? Ощупью пробираюсь вверх по ступенькам, выхожу в кухню и вижу, что стекло в двери разбито вдребезги. То-то рука у меня в крови.
Выбегаю в ночь и направляюсь прямиком к дому Хеймитча. Он сидит в одиночестве у кухонного стола, в одной руке — ополовиненная бутылка самогона, в другой — нож. Пьян как сапожник.
— А, вот и она! Прямо вся такая измученная душевными терзаниями. Что, наконец, решила задачку, а, солнышко? Дошло, должно быть, что отправляешься не одна? И теперь пришла просить меня... о чём, бишь, ты хочешь меня просить?
Я не отвечаю. Окно стоит нараспашку, и холод пронизывает меня, как будто я стою на всех черырёх ветрах.
— Надо признать, мальчишке не понадобилось долго думать. Он заявился сюда — я ещё не успел откупорить бутылку. Умолял меня, чтобы дал ему ещё раз пойти на арену. А ты — что ты можешь сказать? — Он передразнивает меня: — Займи его место, Хеймитч, потому что как бы там ни было, но пусть уж лучше Пит мучается всю оставшуюся жизнь, чем ты.
