А теперь, когда я воочию убедился в том, как репрессивная машина интерната перемалывает неугодных, я с новой силой ощутил всю тяжесть своего заключения в этих стенах
— Слава Богу, что мы избавились от этого психопата, — ухмыляясь во всю рожу, сказал Шейн, когда этим вечером мы вернулись с вечернего построения. — Как же я устал от его выпученных глазенок и невнятного бормотания…
— Заткнись, — тихо произнес я, предостерегающе глянув на него.
— Что, опять сыплешь оскорблениями, салага?! — издевательски оскалился Шейн. — Позвать, может быть, Энди, чтобы он заставил тебя немного поприседать?
— Я бы на твоем месте заткнулся, — еще спокойнее повторил я, с тревогой ощущая, как внутри меня зарождается полное безразличие к получению еще одной дисциплинарки.
— А я бы на твоем месте вел себя как подобает новичку, салага…
19 мая 2077 г., среда. 35-ый день.
За нанесение телесных увечий своему товарищу заведующий по воспитательной работе приговорил меня к двадцати одному дню в спецгруппе.
Перед тем как отправить меня в «карцер», профессор Петье попросил всех кураторов мужских отрядов выстроить своих учеников на большом плацу в полдень, перед обедом.
Сто девяносто четыре парня, одетые в чистые и идеально отглаженные темно-серые жилеты, светло-серые рубашки и брюки и летние солнцезащитные кепи «Вознесения», вытянулись по стойке «смирно». Одиннадцать кураторов, наряженных в свою сине-белую униформу, темными пятнами застыли впереди строя.
Взгляды всех этих людей были устремлены на меня. Я стоял рядом с Петье, опустив голову. Никогда в жизни я еще не чувствовал себя таким жалким и раздавленным, как в тот момент.
Я стоял здесь под присмотром охранника с самого утра, задолго до того, как напротив меня выстроились остальные ученики. На улице в этот день было не меньше тридцати градусов жары. Начищенные до блеска пуговицы на жилетах учеников сверкали на солнце, как бриллианты. Уже через несколько минут ожидания униформа на всех присутствующих начала намокать от пота — ни малейшей тени на голом плацу не было. Что уж говорить обо мне, стоящем тут уже третий час? Кепка, прикрывающая голову, раскалилась и насквозь пропотела. От напекшего голову солнца в голове туманилось.
Все это время присматривающий за мной громила-охранник по приказу своего начальника — того самого увальня с изуродованным лицом, который встречал меня в день моего прибытия (здесь его называли Полулицым) — не позволял мне ни на секунду присесть либо отдохнуть в тени.
Не думаю, что это издевательство соответствовало официальным правилам интерната, пропитанным заботой за здоровьем учеников. Но жаловаться и спорить я не стал. И не только из безразличия и упрямства. Никто в здравом уме не стал бы навлекать на себя гнев Полулицого или его громил. Говорят, их дубинки способны были шарахать током с такой силой, что волосы от этого становятся дыбом, но ожогов на теле не остается, а запись избиения с наших нановизоров может каким-то образом испариться.
Петье велел Энди Коулу выйти из строя и предложил ему, по праву старосты 22-го отряда, назначить мне такое физическое наказание, какое он посчитает приемлемым, вдобавок к основному наказанию. Энди, глянув на меня протяжным взглядом, холодно произнёс:
— Пятьсот приседаний.
Петье покачал головой и холодно уточнил:
— Это чересчур мягкое наказание, Коул, беря во внимание тяжесть содеянного и физическую форму Сандерса. За то, что ты позволяешь своей личной привязанности к Сандерсу влиять на твою беспристрастность при исполнении обязанностей, я выношу тебе выговор.
Я поднял взгляд и с ужасом посмотрел на Коула, взглядом пытаясь принести ему самое искренне извинение, на которое был способен. Коул не ответил на мой взгляд, но и весть о свалившейся на него дисциплинарке перенес спокойно.
— Да, сэр.
— Я утраиваю твое наказание, Сандерс. Тысяча пятьсот полных приседаний с вытянутыми вперед руками. И постарайся поторопиться, Сандерс. Вряд ли товарищи будут тебе благодарны за то, что им приходится жариться под этим солнцем вместо того, чтобы отправиться на обед.
— Вы что, заставите их?! — гневно пролепетал я, сжав зубы.
— Молчать, — Петье строго поднял ладонь, и продолжил. — За каждые сто раз, которые Сандерс не доберет до этой цифры, ему будет добавлен еще один день в спецгруппе. Ты будешь следить, чтобы Сандерс не сачковал, Коул. Ты, в качестве старосты 22-го отряда, к которому был приписан этот абитуриент, поделишь с ним ответственность за его проступок. Ты лично должен будешь выполнить каждое приседание, которое он не выполнит либо выполнит некачественно.
— Да, сэр.
Петье повернулся к строю.
— Отряды — не расходиться! Вы все будете наблюдать за уроком, который получает Сандерс. Очень надеюсь, что это станет уроком и для вас. Рукоприкладство — это грубейшее нарушение правил внутреннего распорядка «Вознесения». Вы — люди новой генерации! Вы были рождены в тени страшнейшей ошибки, допущенной человечеством за всю эту историю. Ошибки, забравшей жизни миллиардов людей. Эта ошибка была спровоцирована человеческой агрессивностью, нетерпимостью и тягой к насилию. И она никогда не должна повториться. Это наша с вами миссия — чтобы она не повторилась! Ваша — прежде всего! Ведь это вам предстоит строить Новый мир! Мы воспитываем вас цивилизованными людьми. Сознательными и рассудительными. Людьми, уважающими закон, не приемлющими насилие, толерантными к мнению своих ближних. Лишь дикари позволяют себе пускать в ход кулаки. Воспитанные люди решают разногласия путем диалога или с помощью официальных инстанций…
Остаток речи Петье ускользнул от моего понимания. От длительного стояния на одном месте ноги затекли, а солнце невыносимо жарило прямо в макушку. Вот было бы здорово сейчас грохнуться в обморок! Или даже замертво. Все что угодно, лишь бы это наконец прекратилось.
— Начинай, Сандерс!..
12 июня 2077 г., суббота. 59-ый день.
Я зашел в пятую комнату и занял свое место с таким спокойным видом, будто только что вернулся из туалета. Шейн, фингал на лице которого уже полностью зажил, кажется, бросил в мой адрес какой-то комментарий с ноткой издевки, но я вообще не обратил на это внимания.
Я стал другим человеком. И никакая провокация больше не сможет вывести меня из душевного равновесия.
— Прости меня, Шейн, — отчужденным голосом отчеканил я, поворачиваясь к нему и механическим движением протягивая руку. — Я был не прав, подняв на тебя руку. Это был недостойный поступок.
Шейн воззрился на меня и протянутую руку с искренним изумлением.
— Я очень надеюсь, что травма больше тебя не беспокоит, — пробубнил я.
Глаза парня округлились еще сильнее.
Жермен Петье должен был быть доволен педагогическим эффектом, который оказала на меня спецгруппа. Если во мне и осталось хоть что-то от Димитриса Войцеховского из Генераторного, то это «что-то» было погребено в карцере.
После двадцати четырех суток в маленькой комнатке без солнечного света, куда еда попадала с помощью автоматической системы подачи, учебные лекции транслировались с помощью нанодинамиков в ушах, а единственным собеседником был «домовой», из подвала вышел настоящий Алекс Сандерс.
Повседневные будни специнтерната, к которым мне великодушно позволили вернуться, теперь казались мне настоящим земным раем. Я был готов на все, чтобы больше никогда и ни при каких обстоятельствах не оказаться снова в «зубрильной яме», где ненавистный «домовой» не менее четырех часов в сутки цитировал мне наизусть строки различных уставов, которые я должен был исправно повторять, чтобы не продлить срок своего заточения.
Я согласился бы перетерпеть какие угодно унижения, чтобы больше не засыпать, глядя на унитаз, в который я справляю свои потребности, с одной и той же тревожной мыслью: что утром я проснусь с отвратительным ощущением тяжести в голове и смутными воспоминаниями о неестественных, чуждых моему разуму сновидениях.
Никогда прежде я не видел сновидений. Это начало происходить со мной именно там, в этой проклятой комнате. И я знал, что за этим стоят они. Я не знал, как они это делают. Может быть, с помощью газов без цвета и запаха, проникающих в вентиляцию. Может, подмешивают что-то такое в еду. Может, невидимые мне волны или лучи. А может быть, пока я сплю, искусственный интеллект транслирует какие-то изображения и звуки на мой нанокоммуникатор, вынуждая мозг воспринимать эти сигналы как сновидения. Так или иначе, за этим стоят они. И я готов на все, чтобы никогда больше не позволить им залезать мне в голову во сне.
