А что у меня с голосовым аппаратом? Челюсть двигается. Зубы на месте. Язык – шершавый и опухший, шевелится. Попробуем что-то сказать».
– Эй?
Он не понял, удалось ли ему издать членораздельный звук. Скорее всего это походило на неразборчивое хрипение. Зато заработал слух. Что-то мерно попискивало рядом. Какая-то медицинская аппаратура. Из-под белой простыни тянулись провода.
«Меня подключили к монитору. Значит, тут есть технология. Есть электричество. Самое удивительное – есть люди, которые умеют всем этим пользоваться.
Куда же меня занесло?»
Раздался новый звук. Шипение. Гидравлика. Потом – щелчок. Металлический. Скрежет железа.
«Это гермодверь. С гидравлическим приводом и поворотным запирающим механизмом.
Откуда я все это знаю?»
Потом раздались звуки шагов. Резиновая подошва со стальными набойками. Кафельный пол.
– Очнулся? – прозвучал женский голос. – Хорошо. Не пытайся говорить. Ты обколот лидокаином, но это не сильно помогает при твоих травмах. И не дергайся лишний раз, за этим мы тебя и привязали.
Женщина, говорившая все это – очевидно, врач или медсестра, оставалась вне поля зрения. Опять шаги, где-то в изголовье кровати.
– Так-так-так, – сказала женщина. – Давление в норме, пульс тоже. Спокоен, как удав. Повышенный болевой порог… Слишком много эритроцитов. Ускоренный метаболизм, отличная регенерация тканей. Так я и думала. Уж не мутант ли ты часом?
Она склонилась над койкой, и он наконец-то смог ее увидеть. Блондинка, лет сорока, бледная кожа, тело скрыто мешковатым зеленым комбинезоном.
– Меня зовут Оксана, – сообщила она. – Я – медсестра. Не дергайся.
Оксана бесцеремонно оттянула ему веко и посветила фонариком в глаз.
– Ага. Супераккомодация, – проговорила она. – Точно, мутант. Небось, еще и в темноте отлично видишь, никталоп, а?
Что такое «никталоп», он не знал. А вот слово «мутант» вызвало в душе давнюю, застарелую обиду. Так его дразнили в детстве.
– Не повезло тебе, дружок, – продолжала Оксана. – У нас, в Легионе, мутантов не очень жалуют. Обидно, наверное, выжить во всех этих передрягах, и быть пущенным на метан в одном шаге от новой жизни?
«На метан?! Ах вы твари!»
Он понял, что надо срочно валить отсюда. Убить эту Оксану, снять с нее комбинезон, переодеться и валить, пока гермодверь не закрылась. А для этого надо освободить хотя бы одну руку.
– Ну-ну, не дергайся, – успокоила его Оксана и поправила повязку на лице. – Шучу. Может, тебя и не распылят сразу. Если докажешь свою полезность. Будет так, как Командор решит. А сейчас, дружок без лица, лучше бы тебе поспать. Во сне ты регенерируешь быстрее, меньше тратишь энергии на бесполезные подергивания.
Он не хотел спать. Но Оксана уколола его в шею, и он провалился в черное забытье.
* * *
Плохо было то, что ему ничего не говорили. Через два дня он начал питаться сам – Оксана кормила его с ложечки жидкой мерзкой овсянкой. Через три – разговаривать, с трудом, шепелявя и глотая звуки, – но Оксана не отвечала на его вопросы. Вообще ни на какие. Ни «где я?», ни «как я сюда попал?», ни «что это за место?» не удостаивались даже короткого ответа.
Через неделю он смог ходить. Тут к Оксане приставили в помощники здоровенного и, по всей видимости, немого амбала в таком же мешковатом комбинезоне – видимо, опасались, что быстро поправляющийся пациент начнет дурить.
Дурить сил не было. Он еле ходил, от койки до унитаза и обратно. Зеркала в палате (камере?) не было, но, ощупывая лицо под бинтами, он понимал, что лица у него больше нет. Только сплошная незаживающая рана, которая зверски болела, несмотря на все уколы обезболивающего.
«Ну, – подумал он как-то, – раз уж они тратят на меня дорогостоящие препараты, сразу убивать не станут. Планируют допросить, как минимум, – но тут их ждет суровое разочарование, память по-прежнему не возвращалась. Или как-то использовать.
Но как?»
Он спал, ел, принимал таблетки и проходил процедуры.
Окончательно он восстановился через месяц. Все, кроме лица и памяти, пришло в норму.
– Поздравляю, – сказала Оксана. – Ты практически здоров. Хочешь на прогулку?
Он хотел. В сопровождении амбала и Оксаны он вышел через гермодверь – и оказался в темноватом коридоре, в стенах которого было еще десятка два подобных дверей. У стен стояли пустые больничные каталки, пахло дезинфектантом.
Лазарет. Строгого режима.
Они медленно прошли втроем по коридору и уперлись в лифт. Большой, грузовой, с решетчатой дверью.
– Дальше ты сам, – сказала Оксана, пока амбал открывал дверь. – Лифт поедет вниз, в подвал. Там темно и страшно, но ты же мутант, хорошо видишь в темноте. Пройдешь через подвал. Там будет лестница. Поднимешься по ней. Там тебя встретят.
– Зачем? – спросил он.
– Можешь считать, это твой выпускной экзамен. Или, если угодно, процедура получения входного билета.
– Не понял?..
– У нас небольшая, но очень могущественная организация, – пояснила Оксана почти ласково. – Очень могущественная – потому что мы не держим бесполезных членов. Чтобы попасть в Последний Легион, тебе надо продемонстрировать свою полезность. Все свои, так сказать, таланты. У тебя их, судя по мышечному тонусу, немерено. Давай, смелее, удача не любит робких.
Он прикинул, что, в принципе, мог бы сейчас сломать шею амбалу, взять Оксану в заложницы и пробиваться к выходу с боем. Но зачем? Проще было пройти тест и посмотреть, что будет дальше.
Он вошел в лифт. Захлопнулась дверь. Амбал дернул рычаг, и лифт поехал вниз.
Ехал долго. Подвал был глубоко. «Интересно, – подумал он отстраненно, – что меня ждет? Полоса препятствий? Битва с чудовищем? Ладно, поживем – увидим…»
Лифт наконец-то остановился.
Дверь пришлось открывать вручную. За дверью была темнота. Он зажмурился, дал глазам привыкнуть. Ночное зрение у него оказалось монохромным, все было серое, однотонное.
Он знал, что в режиме ночного зрения лучше всего видно быстро двигающиеся объекты. Откуда он это знал – не помнил. Хотя мог рассказать, как устроены его глаза, сколько там «колбочек» и «палочек», и сколько времени ему требуется для перехода в ночной режим.
А вот как его имя – вспомнить не мог.
Обидно…
Подвал оказался никакой не подвал, а огромный подземный ангар, даже потолка видно не было. Громадное помещение простиралось во все стороны без стен, как гигантская пещера.
«Что же тут было?»
Ответ дали рельсы под ногами. Ржавые, перекореженные, с измазанными мазутом шпалами. И высоковольтные линии, благо, давно обесточенные. Это было депо. Подземное депо для поездов метро.
«Занятно».
Он пошел вдоль железнодорожных путей, добрел до развилки. Тут была стрелка, ржавая и неработающая. На всякий случай он выломал рычаг для перевода путей – ржавую рифленую арматурину в метр длиной. Какое-никакое, а оружие.
