Вдали стали подниматься высокие строения, но гуда мы не полетели, пилот наконец свернул круче к западу, машина качнулась, ложась в пологий вираж… Потом показался новый лагерь учёных, укрепленный по всем правилам военного искусства. Старая-то база погибла, теперь учёных охраняют военные, и внешне все выглядит как армейский объект: бруствер, забор, вынесенные наружу ряды колючей проволоки… И ещё — сверху очень хорошо видны туши мутантов вокруг границ лагеря — как по мне, довольно далеко от периметра. То ли там минные поля, и звери на минах подорвались, то ли часовые так развлекаются, но мёртвых тел очень много, кое-где громоздятся друг на дружку… Ещё бы, бойцы не покупают патроны на свои кровные. Это нашему брату приходится задумываться о стоимости боеприпасов.
Вертолёт пошел на посадку в сотне метров от границы базы. Мы спрыгнули в рыжую траву и, пригибаясь, побежали в сторону. Сопровождавшие нас бойцы держались справа и слева, то ли охраняли от Зоны, то ли нас самих стерегли, чтоб мы чего не выкинули. Меня это положение заставляло нервничать. Но это уже мое личное — неловко себя чувствую в Зоне, когда рядом военные.
Высадив нас, машина поднялась и стала набирать высоту — освобождала площадку для второго вертолёта, а мы двинулись по хорошо утоптанной и наезженной грунтовой дороге к воротам. Колеи описывали широкие дуги, петляли вправо и влево, и мы не отклонялись ни на шаг в сторону, наверняка обочины заминированы. Впрочем, Янтарь — уже достаточно опасная территория, здесь никакие предосторожности не лишние.
Профессор Головин оказался седым коренастым мужчиной, одет он был в халат, явно претендующий на звание белого. Явно, но безуспешно.
Учёные — странные люди, Вандемейер ещё ничего — близок к народу, так сказать, во всяком случае, одевается прилично. А Головину бы лучше носить тёмное, раз уж он одежду не стирает. Но вслух я этого говорить не стал, чтобы не портить торжественности момента. Головин кивнул бойцам, те испарились, а профессор обернулся к нам и торжественно объявил:
— Доктор Вандемейер? Добро пожаловать! Милости прошу, так сказать, к нашему шалашу…
Не знаю, догадывался ли Вандемейер, а я сразу понял — наши затеяли торжественное застолье, чтобы не ударить в грязь лицом перед иностранным гостем. Сейчас будет традиционная пьянка. Головин тем временем обратил внимание на меня.
— Ваш ассистент? Он говорит по-русски? Прикидывается, что ли, дурачком? Или сталкеров никогда не видел? Я до сей минуты был совершенно уверен: на мне разборчиво написано, что я прекрасно говорю по-русски и не брезгую ненормативной лексикой. Вот прямо поверх грязного комбинезона и написано. Такенными буквами, пламенными письменами. Однако Головин вроде не шутил. Я тоже ответил серьезно:
— Гораздо лучше у меня получается по-русски молчать. Профессор, я, как лицо, ответственное за состояние здоровья господина Вандемейера, предупреждаю заранее: пить ему противопоказано.
— Учтём! — засмеялся Головин. — Но ведь сталкеры не пьют, а с радиацией борются, верно?
Улыбка у чудака была вполне располагающая, да и потом, подумалось, чего я так негативно настроен? Пригласили в гости, угощают… Похоже, мизантропия Вандемейера меня заразила. Профессор повёл нас по лагерю. Вообще-то мне здесь понравилось, военных почти не видно, да и те, что встретились, вели себя примерно. Наверное, учёные всё-таки пользуются кое-каким авторитетом. Мы прошли между сборных металлических ангаров. Я такие штуки видел не раз — по идее, светлые металлические поверхности должны сиять, к тому же оборудование здесь наверняка новое, лагерь же совсем недавно перенесли. Однако агрессивная атмосфера и ядовитые дожди сделали свое дело — округлые скаты потемнели и покрылись неопрятными пятнами. За лабораторными отсеками был установлен другой ангар, бытового назначения, туда нас и привел Головин. Внутри уже накрыли стол — шикарный, по местным условиям. Больше, конечно, консервированных продуктов, но всё качественное, баночки аккуратно открыты, а хлеб свежий, не галеты. И, разумеется, водка. Головин представил своих коллег: маленького азиата Галиева, тощего долговязого Коновлева и румяного седого толстяка по фамилии Серчев. Возможно, балканец, но по-русски болтал не хуже меня, как я убедился, когда после первых торжественных тостов началась беседа.
Вообще всё было здорово, Вандемейера не пытались навязчиво потчевать водкой, как я опасался. И разгар застолья явился молодой парень в белом халате, гораздо более чистом, чем у шефа. Наверное, лаборант, ему ещё халат пачкать и пачкать до профессорского звания. Этот принес пакет и отдал Головину. Тот вручил пакет Дитриху, мол, лекарства. Вандемейер поблагодарил.
А парень, который принес подарок, грустно оглядел стол и убрался. Лаборантов к обеду не приглашали, и я понял, что мне повезло, могли ведь и не усаживать с начальством. Впрочем, я вел себя скромно и помалкивал — как и обещал. Постепенно разговор зашёл о работе, тут я и вовсе заткнулся, потому что мне не то что сказать было нечего, я попросту не понимал, о чём они трещат. А учёные после нескольких рюмок раскраснелись, взбодрились и тарахтели наперебой, всем хотелось высказаться. Большую часть слов, которыми они изъяснялись, я слышал впервые в жизни и о содержании реплик догадывался больше по интонациям.
К счастью, опасения Вандемейера не подтвердились — разговор пошёл не о вопросах биологии, а коснулся проблем «слепого пятна». Головин, руководитель здешней группы учёных, как раз специализировался на этой теме, он и овладел инициативой. Вообще, насколько я понял, экспедиция в Зоне занята в большей степени сбором материала и несложными экспериментами, а уж на основе собранной здесь информации выводы делают в столичных институтах. Ещё в Новосибирске, кажется, есть ряд учреждений… не интересовался я этими вопросами.
Пока раскрасневшийся Головин излагал свою теорию возникновения «слепого пятна», Дитрих слушал, кивал и поддакивал. Из этого трогательного согласия я заключил, что Головин скорее всего прав. Будь малейшая зацепка — Вандемейер непременно кинулся бы в бой, уж настолько-то я его успел изучить. Потом тема себя исчерпала, и постепенно всех забил Коновлев — самый молодой из четверки местных. И самый нестойкий, по-моему, его алкоголь одолел. Во всяком случае, паренек распалился и стал ругать Дитриховых работодателей, усомнившихся в священном пси-воздействии. Вандемейера мне упрекнуть было не в чем — рыжий стойко выдержал три, а то и четыре реплики по поводу «безграмотных попов», но уж потом тоже стал закипать и вступился за Взыскующих… Коновлев высказывался о работодателях Вандемейера примерно в тех же выражениях, что и сам Дитрих, — когда излагал мне свою задачу. Но одно дело, когда ты сам критикуешь начальство, и совсем иное — если критикует представитель, так сказать, конкурирующей фирмы. Вандемейер принялся отвечать на наскоки Коновлева в том духе, что предварительные результаты, которые удалось получить в первые дни экспедиции, вовсе не опровергают Взыскующих, а ругань — это признак бессилия, мол, юный коллега ругает Взыскующих потому что слишком похож на них, такой же фанатик, только религия другая. Коновлев и впрямь был несколькими годами моложе Дитриха, почему-то упоминание возраста его задело. Учёный вскочил — красный, всклокоченный, стал орать, брызгая слюной… Дитрих тоже поднялся… Оба тощие, сутулые — умора, да и только.
