Закрываю глаза и слышу последние в своей жизни, дрожащие от волнения слова:
– Ничего, внученька. Просто крыса…
* * *
– С выпиской, Влад! – поднимая кружку, провозгласил Горыныч. – Речи говорить не умею, но мы все очень рады твоему выздоровлению. Правда, парни?
Приветственные ободряющие выкрики, звон кружек и довольные улыбки вокруг. Они действительно переживали за его здоровье, первые пару недель даже пытались взять палату штурмом, но стойкие врачи отбивали любые «атаки», не поддаваясь уговорам и не пуская к тяжелораненому никого.
– Да-да, ребята, не представляете, как я вам благодарен! Шутка ли, буквально с того света вытащили.
Сейчас, сидя в баре на Новослободской, отдыхая телом и душой, никто и не думал, что все могло кончиться как-то по-другому. Выпивка, красивые девушки, сигарета в зубах – что еще нужно для счастья?
– Сегодня, дебоширим по полной, а завтра в путь. Игната нужно найти.
Соскучившись, каждый, перебивая друг друга, пытаясь восполнить время разлуки, выкрикивал:
– По моим сведениям он должен быть где-то на Кольце, – поведал Горыныч.
– Небось, и не знает, что мы спаслись только благодаря его выходке, – хохотнул кто-то.
…Вокруг возбужденный гул, а голова сталкера занята совсем другим.
Хлопанье крыльев. Вот ведь настырная гадина! На пол, пытаясь увернуться. Поздно, слишком медленно. Резкая боль, спину обжигает огнем…
Отрывистый звучный бас: «Отступаем!»… Схватили, понесли… Автоматные очереди снова и снова…
Дверь. Зал… Догадка. Кажется, удалось высказать ее вслух?..
– Говорю же, глаза бабочек лучше различают движущуюся цель, вот моль за пареньком и ломанулась! – донеслась сквозь захватившие меня воспоминания чья-то здравая мысль.
«Игнат! – ёкает в груди. – Куда ты?!»
Толчок. Ряды кресел по бокам и проносящийся мимо рыже-бурый поток. Все как в тумане: туннель наружу, с полкилометра до Новослободской… Что же так трясет, будто нельзя аккуратнее ехать?!.
Больничная палата, целых два месяца безделья, назойливые врачи, бесконечные лекарства и процедуры…
Смог ли парнишка добежать до спасительного метро? Жив ли? Если да, то как он там? Искать его надо, а я тут бока проминаю…
Влад сам не заметил, как гул стих. Остались только обеспокоенные взгляды парней.
– Чего нахмурился? Да все в порядке с твоим другом!
– Струхнул малец, с кем не бывает?
Подытожил как всегда рассудительный и несуетной Горыныч:
– Да узнавал я, до станции он добрался. А значит, все обязательно будет хорошо.
Влад улыбнулся в ответ, вновь окунаясь в веселый гам, звон кружек и подтрунивание друзей…
Евгений Шкиль
Явление святого Эрнесто
– Ну что, поп. Отжил ты свое, – лицо седеющего громилы искривилось в недоброй ухмылке. – Ты уж прости нас грешных, служба такая. Помолись там за нас, что ли?
Два других подельника, вооруженные «калашами», переглянулись и отрывисто заржали.
Отец Арсений, с перемотанными проволокой руками, лежа на жесткой, утыканной мелкими камнями земле, тяжело дышал. Необычайно горячий ветер обжигал его изможденное лицо. Он знал, что пришел конец. Священник больше не вырывался и не вопил, глаза его мертвенно вперились в одну точку, а из пересохшего горла то и дело вырывался чуть слышный хрип. Он понимал: погибель близка и печальная судьба его неотвратима. Скоро, очень скоро над Муравьиным холмом взойдет немилосердное солнце и опалит скорбную землю безжалостными лучами. Но восход не принесет смерти, ибо все те, кто выжил в этих местах, давно уже приспособились к угнетающему излучению бессердечного светила. Нет, не с небес придет погибель, но из-под земли. Огромные, размером с человеческую ладонь огненно-рыжие муравьи с рассветом повылазят из своих нор и начнут медленно пожирать его, отца Арсения, вероотступника и еретика, посмевшего пойти наперекор Божественному Совету и самому Верховному вождю Десяти Деревень Аркадию Верхоянскому, именуемому Одином.
– Э, поп, – седеющий здоровяк пнул отца Арсения громадным «берцем» в бок, – ты, случаем, не сдох?
– Нет, жив пока, голубчик, – отозвался чернобородый крепыш в запыленном камуфляже, – хрипит. Надо бы его в чувство привести слегка, а то неинтересно будет умирать…
– Так ты и приведи, – хохотнул лысеющий весельчак, – ты ж у нас в морге до Катастрофы работал.
Крепыш не обратил никакого внимания на выпад своего товарища по оружию. Он подошел к жертве, плеснул ей в лицо воды из фляги.
– Интересно, а кем был наш святоша в той жизни? – тихо проговорил бородач…
Вопрос звучал исключительно риторически: любому из трех мучителей было абсолютно все равно, кем являлся поп-неудачник до Апокалипсиса. Сам же отец Арсений не хотел, да и, пожалуй, не мог в таком плачевном состоянии вести задушевные беседы со своими смертельными врагами. Но где-то в глубине сознания этот вопрос тронул гигантские пласты памяти, и вся жизнь Арсена Колеева пронеслась перед глазами.
Кем он был в той жизни? Никем! Ничем и никем. Бесхребетным и нищим лузером, от которого ушла жена, который потерял работу, над которым смеялись товарищи. Прожив половину жизни, в свои тридцать пять Арсен не видел для себя будущего…
Он хорошо помнил тот роковой день. Нестерпимая духота. Поезд, направляющийся в Москву, почему-то остановился. Вокруг лес. В наушниках плеера верещал какой-то очередной банальный хит заурядной попсовой радиостанции. На коленях – почти законченный сканворд. Осталось одно только слово, которое Арсен никак не мог разгадать: фамилия художника XV–XVI веков, создавшего гравюру «Четыре всадника». Арсен, поглощенный своими мыслями, не замечал нарастающего беспокойства вокруг. Казалось, этот сканворд мог открыть тайну его предначертания, поведать ему о провидении, которое способно повести вперед даже самого трусливого отпрыска человеческого рода, напрочь изменив судьбу любого неудачника. И от этого блаженного мига Арсена отделяло одно только слово. Всего одно слово…
Так оно и вышло. В тот момент, когда в голове вдруг отблеском яростной молнии вспыхнуло имя немецкого живописца Альбрехта Дюрера, а перед глазами встала та самая знаменитая гравюра, в наушниках плеера звенящим скрежетом вдруг оборвалась музыка, и чей-то женский голос истошно завопил: «Война!!!» И это был первый знак судьбы.
Арсен выскочил из вагона. Огляделся. Вокруг паника. Он растерялся, окаменел от ужаса, потому что увидел странную вещь. Там, на горизонте, туда, куда должен был ехать поезд, в мутной дали разрасталось странного вида бурое облако дыма, чем-то схожее с исполинским мечом, будто занесенным над поверженным миром. И это был второй знак судьбы…
