Но это не важно. Важно то, что он, может быть, спасет ее от своей судьбы.
— Послушайте меня, Майя де…
— Майя. Просто Майя. Не зовите меня по фамилии. Вы произносите ее так похоже на моего родителя, когда он представляется. Не могу этого слышать.
— Простите. — Он неловко потоптался, начиная понимать, почему она так быстро приспособилась к такой необычной ситуации. Отец ее, нося личину смуглого подростка, наводил на нее ужас. Ей довелось пострадать от его рук.
Пострадать, но и получить закалку. Он не сломал ее, только сделал сильнее. Вот почему так скоро она справилась со страхом перед ним самим, перед ним — кого прокляло все ее племя.
Он начал снова:
— Майя… Майя, есть надежда, что тебе удастся спастись.
Я, я забыл, что «Отчаяние» должен вернуться в этот вариант мира. Он еще не полностью восстановлен, и пока все не будет в порядке, он не может уйти совсем. Он снова войдет в контакт со временем и реальностью, и когда это случится, ты сможешь с помощью друзей покинуть корабль.
— Вы шутите? — В ее глазах сверкнула внезапная надежда.
Ей не терпелось освободиться от него. Голландец подавил неожиданную волну разочарования. Он не мог рассчитывать, что она останется с ним, во всяком случае не более, если бы речь шла о той, на кого она была так похожа. Майя не была Марией, да и не одна из них не заслуживала, чтобы страдать рядом с ним. Майя страдала достаточно, осужденная вместе со своими соплеменниками скитаться путем Апокалипсиса.
— Я не шучу. Надежда есть, но не могу обещать, что ты вернешься в то время, из которого пришла. Это может оказаться любое столетие.
— Но я просто должна вернуться туда. Гил и Хамман в опасности. Я не могу их бросить.
Может, так и получится. Наверняка «Отчаяние» подойдет близко. Он вполне в состоянии попасть в то же десятилетие, возможно, в тот же год. Но все же надеяться, что Майя встретится со своими друзьями, — это уж слишком.
— Рискованно ждать периода, откуда тебя забросили. Если мы будем проходить его, когда ты еще не подготовишься к бегству, тогда, и правда, есть опасность застрять здесь навсегда.
В первый раз ее прелестные и величественные черты лица выразили искреннее сострадание к нему.
— Это настолько ужасно?
— Другого я не заслуживаю! — произнес он со страстью, надеясь, что больше ей спрашивать не захочется. Он не желал, чтобы ее заботила его судьба.
Голоса теперь звучали громче. Особая, освещенная звездным светом вселенная, которая окружала «Отчаяние», как будто покрылась рябью. Это явление заставило потерять ориентацию даже Голландца, а на Майю подействовало еще сильнее: она потеряла равновесие и повалилась на своего таинственного спутника. Голландец едва подхватил ее, сам с трудом удержавшись на ногах.
— Мы начинаем падать на планету, — объяснил он.
— Куда? — выпалила потрясенная спутница. — Куда?
— "Куда" — это не так важно, как в «когда». Куда-то в промежуток между открытием огня и сожжением Рима. Едва ли позже. — Он встречал варианты Земли, когда человечество так и не пошло дальше строительства пирамид. Они могли очутиться в любом из бесчисленных отрезков времени.
«Отчаяние» содрогнулся, загрохотав так, как будто гигантский младенец взял его в руки. Майя крепко держалась за спутника. Голландец не отстранял ее: ее это успокаивало, а ему давало драгоценное ощущение человеческого тепла, согревающего его тело.
Звезды поблекли. Появились очертания Земли — дрожащего призрака, который одновременно рос и уплотнялся. Когда она полностью обрела форму, то заслонила собою все остальное.
«Отчаяние» неустрашимо двигался прямо к левиафану.
Голландец знал, что это вовсе не похоже на падение в Мальстрем и корабль не идет навстречу разрушению, однако смотреть на все это было нелегко.
Поднялся ветер, растрепав волосы женщины и норовя сорвать мантию мужчины. «Отчаяние» мчался по волнам сияющей энергии, и спуск шел очень быстро. Его направляла гравитация, одновременно принуждая увеличивать скорость.
Ощущение было захватывающее и страшное.
— А ваш рассказ? — прокричала Майя. Кричать ей пришлось: теперь даже стоя рядом, они с трудом могли слышать друг друга из-за ветра, да из-за голосов тоже.
— Вы так и не рассказали, что произошло, когда вас смыло в море.
— Это подождет.
— Нет! Расскажите!
Разумеется, сейчас было не время описывать, что случилось, когда он оказался в море. Впереди угрожающе разрастались очертания Земли. Голландец оторвал взгляд от вздувающейся сферы и посмотрел на женщину с темными, как ночь, волосами, чьи руки что есть сил цеплялись за него. Страх все еще сковывал ее, но, как и его Мария, Майя пыталась ослабить путы страха. Заставляя его продолжить рассказ, она, без сомнения, старалась сама отвлечься от падения.
Более неудачного направления, чтобы переключить свое внимание, она выбрать не могла. Голландец быстро взглянул на Землю этого варианта. Уже скоро…
— Расскажите! — повторила Майя еще громче. Фальшивый хор голосов почти заглушал ее голос, но чтобы подчеркнуть свою заинтересованность, она протянула руку и развернула Голландца, заставив его снова взглянуть ей в глаза.
— Расскажите мне, что случилось. Ну пожалуйста!
Голландец пытался вернуться к разглядыванию ужасающей и чудесной картины впереди, но Майя не дала.
Даже ужасающее великолепие голубой планеты не могло соперничать с ее требовательным взором. Он вновь повернулся к ней лицом. Черные глаза, отражающие свет звезд и переполненные тоской.
Голос его звучал чуть громче шепота, но все же достиг ее ушей.
— Я умер.
В австралийском буше в те времена, когда воины Западной Европы убивали друг друга во имя Цезаря, аборигену, приготовившемуся поразить свою жертву, явилось внезапное видение Он взглянул на небеса и, игнорируя любопытные взгляды своих товарищей-охотников, проклял свое нынешнее существование на языке, который через несколько столетий могли бы определить как родственный португальскому.
В Египте, в тот момент, когда Рамзес II благословлял еще одну, самую громадную статую своей высочайшей особы, один из его советников внезапно заболел. Рассыпавшись в многословных извинениях перед его августейшим величеством, советник, лысый высокий человек, кинулся прочь из палат. Он не остановился, пока не оказался вдали от любых взоров.
Когда он убедился, что никто его не видит и не слышит, он пробормотал:
— Черт побери! Что это было? Что это значит?
Язык, на котором он говорил, вполне сошел бы за английский во многих вариантах мира.
Все как один и спящие, и бодрствующие Странники, независимо от эпохи, созерцали это видение. Некоторые узнали его части, другие кинулись к собратьям за объяснениями. Никто из всей группы эмигрантов этого не избежал. Те, кто понимал суть событий, не всегда спешили с советами к тем, кто только пытался понять. Однако лишь очень немногие догадывались об истинной природе поразительного видения.
