– Ночевать мы тут не будем. Пойдем вдоль берега. За чертой города должны были остаться дачные домики. Там и мостик когда-то был, навесной, правда. Сомневаюсь, что уцелел, но километрах в пяти от него можно попытаться вброд перейти.
– Перейдем, если ты, дед, меня на плечах понесешь, – с недоверием хмыкнул Сережка, – я в эту отраву не полезу!
– Дерзок ты не по годам, отрок, – осерчал Хаймович. Мишка отвесил Шустрому подзатыльник, и тот недовольно обернулся.
– Чего стоим? Двинулись! – скомандовал Косой.
И мы двинулись гуськом вдоль берега. Я, Федор и Хаймович впереди, женщины посередине, замыкающими шли Мишка с Шустрым. Мы глазели во все стороны. В этих местах я не был давненько. Вроде ничего существенно не изменилось, но кое-какие перемены я заметил. Густо поросла травой брусчатка; некогда ровная, она где просела, а где вспучилась, подталкиваемая снизу корнем еще не выросшего дерева. Прибавилось дыр в жестяном заборе, огораживающем высотные дома. Да грязи на дороге тоже прибавилось. Словно само время засыпало город землей, взявшейся неведомо откуда.
Но вот кончились высотки. Потом пятиэтажки. Кончился город, начался пригород с домишками, кое-где вросшими в землю. Грязные кривые улочки запетляли по пьяной слободке. Видать, спьяну строили, да и жили грязно. Горы мусора и шлака, заросшие бурьяном и крапивой.
Огороды, целиком захваченные лопухами. Мы сбились в кучку – места эти издавна облюбовали дикие собаки. Обветшалые дома смотрели на нас мутным взором замызганных окон. Мне почудилось, что смотрит на нас кто-то. Недобро смотрит, но не нападает. Я ощупывал внутренним взором окрестности, но ничего угрожающего не находил. Ну была кое-какая мелочь за обветшалыми заборами и сараюшками. Торки ползали неподалеку своей странной семьей. Собака со щенятами приютилась под соседним домом, вырыв нору под завалинкой. Кошки обживали чердаки, охотясь на приютившихся там голубей. Но ничего опасного и непосредственно нам угрожающего я не ощущал.
Заголосил, заканючил Максимка-младший, и мы остановились на минутку. Тут минуткой не обойтись, определил я, обделался пацан. Выбрали двор слева. Зашли. Калитка не открылась, а отвалилась. Двери скрипнули, и заброшенный дом дохнул пылью и теплом. Вот ведь чудно как получается, не живет никто, а иной дом встречает теплом и уютом. Другой такой же стоит холодный, словно и не жили в нем люди никогда. Хотя тряпья и вещей хватает и в том и в этом.
Мальчишку перепеленали, и Луиза присела на краешек кровати покормить. Мы с Мишкой вышли назад во двор. Он жевал сорванную у дома травинку.
– Моя, похоже, тоже того… – проронил Мишка.
– Это которая-то твоя?
– Ленка, тоже в положении.
– А с Мартой ты все, что ли?
– Зачем все, – замялся Миша, – она вроде тоже.
– А, так ты теперь отец-молодец?
– Ага, – радостно кивнул он. – Только боюсь, они друг другу волосья скоро драть начнут.
– С чего бы это?
– Ну, чей ребенок лучше.
– Детей еще родить надо, а он переживает про волосья, – сказал я, хотя видел, что не переживает Мишка нисколечко – похвастаться ему надо было, только и всего, гордость его распирала. Ну пусть порадуется, нашей семьи прибыло.
Небо начало сеять мелкие капли дождя, я встал под навес. Промокнуть всегда успею.
С того конца огорода, где за забором протекала Мазутка, прибежал Сережка.
– Толстый, Ангел, вы на речку-то гляньте, что делается!
– Чего раскричался? – выглянул из-за двери Косой. – Малой засыпать начал.
– Идите быстрее, посмотрите, что делается! – крикнул Шустрый и умчался к реке.
Мы нехотя двинулись к забору. На крик вслед за нами вышел Хаймович. Протопав меж лопухов по едва заметной тропинке, посмотрели на реку. Мазутка, она и в слободке Мазутка. Ничего примечательного. Те же грязные разводы и пустые берега с редкой и жухлой травой.
– И чего? – спросил Косой.
– Да смотрите лучше, видите! – нервничал Сережка. – На речку смотрите, капли до воды не долетают!
И действительно мелкие моросящие капли не касались воды, они пропадали, не достигнув поверхности. Словно невидимый колпак накрыл реку. Хаймович откашлялся.
– Химика бы толкового сюда. Ну-ка, подойду поближе. И старый перемахнул через невысокий забор, как мальчишка.
– Поосторожней там, Хаймович, берег глинистый, еще нырнешь ненароком! – крикнул я и полез следом – придержу, если что. Но Хаймович нырять и не собирался, он вплотную подошел к воде и, присев на корточки, протянул руку над самой поверхностью.
– Ерунда какая-то получается, – заявил он. – Ни выделения теплоты, ни поглощения незаметно. Температура воды… – тут Хаймович макнул в воду кусочек ветки и осторожно коснулся пальцем, – практически равна температуре окружающей среды. Однако капли действительно не долетают до поверхности сантиметров пятнадцать. Словно действует какое-то силовое поле… Но куда в таком случае деваются капли? Если, допустим, это силовой колпак, то дождевая вода должна неизбежно стекать по краям колпака. А она просто пропадает. Ничто не берется из ниоткуда и в никуда не девается. Значит, тут дело в специфике пространства-времени. Если б это была банальная кислота или щелочь. А впрочем… Сережа, будь добр, захвати какую-нибудь посудину воды зачерпнуть.
Шустрый умчался в дом и приволок эмалированный тазик.
– Впрочем, – бормотал Хаймович уже сам себе, – ерундой я занимаюсь. Пробовал же не раз, пробовал. Обычная вода, грязная только очень.
Однако воды он зачерпнул и подал тазик мне. Я осторожно, словно на краю крыши балансируя, понес его к дому. Не успел поставить, как Сережка кинул в него камешек, и брызги попали мне в лицо.
– Ну, придурок! – утер я лицо. – Сейчас дам по башке, голова в трусы упадет!
Шустрый тут же пропал из виду, спрятавшись за гаражом. Лицо, несмотря на опасения, не жгло. Рукав куртки не дымился и ничем, кроме воды, не пах. Камешек, упокоившись в тазике, тоже не дымился. Да что за фигня такая?
Косой, набравшись храбрости, макнул в тазик палец и понюхал. Мишка повторил за ним.
– Ничего не изменилось, – вздохнул Хаймович, – так же и двадцать лет назад было, и тридцать, и сразу после войны. Тут дело не в воде – дело в самой реке. Течет она и у нас, и не у нас. В этом, видать, и загвоздка.
– Это как?
– Она, видимо, сразу в нескольких временах течет или в разных измерениях пространства, поэтому дождь не достигает ее поверхности, а она себе течет и никогда не переполняется, а предметы покрупнее просто поглощает. Затрудняюсь сказать, куда они деваются, но, видимо, куда-то переносятся.
– А нам от этого что? – влез в разговор Миша.
– Ничего, – грустно ответил Хаймович, – только перейти реку мы сможем лишь там, где она течет в нашем времени или пространстве…
