храме. Если выберется.
«Нет». Это приговор. «Нет» – не выживет. Шансов нет. Если ничего не сделать – мастер просто сгорит за пару дней, сожжет внутренний жар.
«Нужны плетения или хотя бы травы с эликсирами» – посоветовал “мастеровой” ему то, что Коста знал и так. «Прощайся, у многих не было и этого».
Прощаться он не собирался.
Коста укутал Наставника сверху одеждой, которую снял с тех, кому она больше никогда не понадобится – за два дня отсюда вынесли двоих. Вытащил и снова скатал валик под голову – уложив мастера поудобнее. И сел рядом – охранять и думать. Ему не помешали бы краски, кисти, чистый лист и немного хорошего света… но, пока этого нет, он будет думать так.
«Чему я безрезультатно учил тебя десять зим? Думать!»
«Девять» – мысленно ответил Наставнику Коста, и снова повыше подтянул ворох грязной одежды сверху – мастера знобило со вчерашнего вечера.
Его учили девять зим. И он собирался сделать так, чтобы зим стало «десять». Чтобы не сказал этот псаков “мастеровой”, возомнивший себя лекарем-недоучкой, прощаться Коста не собирался. Он собирался – думать. Раскладывать цель на составляющие и решать каждую задачу по кусочкам. Одну за другой. Одну за другой. До тех пор, пока не будут решены все.
И первая задача – выжить.
Добыть воды. Еды. И заставить работорговцев применить плетения. Мастер должен выжить. Очнуться, дожить до аукциона, а там… Коста задумался – это следующая задача. Эту он будет решать позже.
Люди в трюме шептались, что плыть до Аль-джамбры ещё пару декад.
Ему нужны три вещи. Вода. Еда. Плетения. И… он посмотрел в дальний угол на четверку бугаев… и – безопасность.
* * *
– Опять «твоя» пришла, – «мастеровой» попытался засмеяться, показывая вперед, но вышел только отрывистый лающий кашель.
Коста повернулся и насупился – «чего надо», но девочка даже не обратила внимания на выражение лица, продолжая молча терпеливо стоять рядом. Мелкая – макушка едва доставала ему до пряжки на поясе – зим четыре-пять. Молчаливая – как «заноза». И – голодная.
Вчера вечером он ел руками. Черпая пальцами липкую несоленую кашу из миски. Запихивал в рот, давился и быстро работал челюстями, потому что чашку уже ждали. Воды – не досталось, так хоть поесть.
Не будет есть – не будет сил, не будет сил – не сможет помочь мастеру, не сможет помочь – не сбегут до аукциона, размышлял Коста практично.
Когда он заглотнул половину – пришла малявка. Подошла тихо в их угол. И встала напротив, молча наблюдая темными глазищами, как он ест. Коста не подавился – жрать он мог что угодно и в любых условиях, но каша стала ещё отвратительнее на вкус. И следующая горсть даже немного горчила от того, как пристально смотрел ребенок.
– Зря, – сказал ему «мастеровой» вчера, когда он все-таки сунул пигалице треть каши на дне – просто выгреб и плюхнул в подставленный лодочкой ладошки и толкнул – вали отсюда, и, вылизав миску до блеска, передал следующему. – Она ко всем ходит – ходит и стоит, ходит и стоит, теперь не отвяжется, раз прикормил. Детей четверо было – осталось трое, всем все равно не выжить…
Коста проследил – пигалица спотыкаясь, аккуратно, чтобы не уронить, прошла до другого угла трюма, даже не лизнув – и выложила всю кашу в подставленные ладони бледной до синевы женщины, которую облепили ещё пара пацанят. Женщина подняла голову и благодарно чуть поклонилась Косте, начиная кормить малышей. Пигалица терпеливо ждала, пока поедят младшие, и только потом открыла рот, проглатывая свою порцию. Женщина не сьела ничего.
– Четвертый ребенок на днях умер, в аккурат, когда нас взяли, – подсказал ему «мастеровой». – Дети «пустых» – товар бросовый, ничего не стоят. Растить, кормить. Продают скопом – не доживут – не беда. Мать еле встает – две декады отдавала всё детям…
Коста с уважением покосился на соседа – их поймали одновременно, без сознания он провалялся ночь, но то, сколько информации «мастеровой» сумел выудить наводило на мысль, что зарабатывал тот не столько руками.
Пигалица смотрела молча. Держа впереди сложенные ладошки лодочкой.
– Нету, – показал Коста на стоящую рядом пустую миску.
Но девочка не ушла. Так же смотрела – молча, и немного протянула ладошки вперед.
– Нету, понимаешь или нет… – тихо рыкнул Коста и перевернул миску, стукнув о пол – «пустая», – видишь?
Девочка молчала.
– Дур-р-ра, – сплюнул Коста, отворачиваясь к стене.
Именно из-за этого молчания он и отдал вчера кашу. «Тупая заноза» молчала так же. Из-за молчания и из-за взгляда. Который он часто ловил в стекле раньше, когда приходилось не есть день, два и три, и живот так сводило от голода, что он даже пробовал грызть ветки.
Пигалица была точно такая же, как и он. И смотрела точно так же.
* * *
Третий приток Ганги,
Трюм, вечер
Вереница за едой была короткой, как и утром. Четвертый десяток терпеливо стоял за кашей, а Коста ждал воды. Свою порцию он уже сьел, отдав треть «пигалице». Вылизал миску и перебросил следующему из другого десятка.
Пить хотелось неимоверно. И Мастер – пылал. И Коста надеялся напоить Наставника – заливая в рот по чуть-чуть, если удастся.
– Боги оставили меня… – донеслось до него едва слышно, когда очередной из очереди протянул чашку за едой.
– Боги оставили меня…
– Боги оставили меня…
– Боги оставили меня…
Коста молчал и пересчитывал тех, кто остался сегодня голодным – пять, шесть, семь. Семь – «принципиальных», верующих, которые отказались произносить вслух то, что потребовал бугай.
Наставник сказал бы не принципиальные, а «тупые». «Тупые идиоты». Коста произнес всё без запинки, когда протягивал миску, потому что знал – Великий точно не тупой, и точно поймет, почему ему, Косте, важно поесть. Не поест – не выживет, не выживет – не выберется, не выберется – не вернется в храм Великого поставить свечи за спасение. Все – просто.
Старик, которого избили утром, так и валялся на полу – чуть в стороне, показательно напоминая каждому, что бывает. Трогать старика запретили – и тот стонал тихо-тихо. Коста старался не слушать. Каждый – за себя. А он – ещё и за мастера. Но редкие тихие стоны все равно заставляли его вздрагивать и тянуться проверить наставника лишний раз.
– Вода! Первый десяток – построились! – дверь в трюм закрылась, бугаи перетащили через порог два полных ведра и выставили рядом. Граница двери сверкнула плетениями и погасла. «Мастеровой» сказал, что «глушат» по периметру внутри трюма, а снаружи
