затем – в гимназии. В конце марта съехала, испросив месяц отпуска, срок которого истек. Где обреталась до того, как мы встретились в Париже, мне неведомо.
– Под Ригу приезжала другая пассия Кошкина, Варвара Оболенская, – напомнил Брусилов. – Других женщин около него не припомню.
– А две – мало? – усмехнулся Михаил. – Это только те, о ком мы знаем. Малый-то не промах. Увы – был. Вы, Алексей Алексеевич, лучше поглядите, какой пулемет Кошкин предложил для бронемашины. Нечто среднее между пулеметом и малой пушкой.
– «Митральеза Фалькон», – прочитал Брусилов.
– Бронированный самоходный экипаж они тоже нарекли Фальконом, генерал-фельдмаршал. Косвенная, но все же отсылка к Соколовой.
– Мы не будем это афишировать, – проскрипел Георгий. – Сами придумайте название без намеков. Михаил! О каком вознаграждении договорился с… гм… изобретательницей?
– Пятьсот рублей с каждого экипажа и сто с пулемета, если не ставится в башню, а идет в пехоту как станковый. Или на аэроплан.
– Щедр ты больно. Но коль слово дал, я не отменю, – Георгий, наконец, поднялся и проковылял к россыпи бумаг. – Странный с виду… Брусилов! От Генштаба – заказ на «Руссо-Балт», чтоб построили пяток пробных. Только проследи, чтоб не строили ползучий линкор для суши. Все должно быть, как Федор завещал: весом меньше десяти тонн и крупнокалиберный пулемет.
– Ваше Императорское Величество, пулемет Сестрорецку отдать? – уточнил Брусилов.
– Или Туле. Сам решай. Ты технику лучше у нас знаешь… правда, с другой стороны.
– Виноват! Такой дар, государь. Впрочем… – он замялся.
– Что за «впрочем»? Говори!
– Пробовал я ручной пулемет Кошкина остановить. Не удалось! Стрекотал, зараза, пока патроны все не съел. Надежный! А вот «Максим» могу заткнуть.
– Значит, сам себе задачу поставил. Бронированный экипаж и митральеза должны быть столь надежны, чтоб твой дар их не прошиб. Военный министр назначается у нас главным испытателем!
Император засмеялся, но больше не кашлял. Хорошее настроение улучшает самочувствие.
– Вот же Кошкин… Даже усопший и Отечеству помогает, и деньгу гребет, – добавил великий князь.
– Тело его не найдено, – ввернул Брусилов.
– И не нужно. Коль жив, но скрывается, нам полезнее. К годовщине смерти памятник откроем на Невском, близ Казанского забора. Третьим будет, рядом с Кутузовым и де Толли. В Туле уже храм в его честь заложили – Святого Федора-Воителя. Пусть останется покойником – нам же лучше. Имения и банковские счета возвращать не нужно. Михаил! С Соколовой рассчитайся, как договорились. Знаешь же, кому деньги женщина отдаст. Для него не жалко.
Император снова сел и прикрыл веки.
Брусилов, поклонившись, удалился. По пути через Дворцовую думал о словах царя. В том, что Федор жив, нет уверенности. Отсутствие останков и возникшие внезапно чертежи вроде бы вселяют оптимизм, но отнюдь не доказательство. Там, на поле боя, перепаханном 305-миллиметровыми фугасами, находили фарш из человеческих тел. Многих хоронили неопознанными. Только пластунов отпели как положено – они сгинули от пуль.
Сам Брусилов желал самого хорошего, только вот как поставить свечку князю – за здравие или за упокой? Лучше уж за здравие. Пусть живет тихонько, ладит новые «Фальконы». Больно здорово у него выходит.
* * *
Поезд остановился у Гермеринга. Проводники объявили: дальше не пойдет. В чем причина – город ли оцеплен, иль разобраны пути, пассажирам не сказали. Только развели руками в ответ на вопросы недовольных.
Федор выбрался на перрон и прислушался. Шипел пар, исходящий из локомотива, о чем-то спорили грузчики. А издалека, на пределе слышимости, доносился звук стрельбы. Со стороны Мюнхена.
Извозчики заламывали безбожные цены, а доставить в город отказались наотрез – за любые деньги. Лишь один обрюзгший бюргер согласился отвезти во Фрайзинг. Дорога в одну сторону получалась свыше трех десятков километров. Бюргер заломил двести марок – месячный заработок рабочего на заводе в Гамбурген, и не уступал ни пфеннига. С неохотой согласившись, Федор лишь потребовал рассказать, что здесь происходит. Бросив саквояж с вещами на сиденье, сам забрался на облучок.
Поехали. Лошади плелись шагом, что неудивительно. После такой дороги им придется сутки отдыхать. Лошадь – не такая выносливая скотина, как человек.
– Как тебя зовут? – спросил Федор бюргера.
– А тебе на что? – тот насторожился. – Ну, Ханс.
– Так скажи мне, Ханс, что тут в Мюнхене творится?
– Известно что, – кучер сплюнул сквозь зубы. – Там бастуют и бунтуют. И еще стреляют.
Говорил он со швабским акцентом, глотая некоторые буквы, понимать его было непросто.
– Отчего стрельба?
– Из Берлину войск нагнали. Те пуляют по бунтовщикам – из винтовок, пушек. Те в ответ, кого не поубивало, бьют в берлинских из пулеметов.
– И откуда взяли?
– Хрен их знает. Говорят, французские. Стало быть, лягушатники подбросили.
– Как вам тут живется?
– То не жизнь, а шайзе! Дед рассказывал, что до империи не было никаких мобилизаций. Ни в войне с французами, ни с русскими. Жили себе королевством. Пруссия – на севере, а Швейцария на юге. Король Людвиг музыку писал. Больше ста лет мира! Когда эта дерьмовая Пруссия с Австрией воевала – и то по домам сидели. А теперь… Тьфу на пруссаков! Прикатили бы бить людей из пушек.
– А французы?
– Не люблю их. Тоже шайзе. Но они сюда не лезут, как и мы – к ним. Мы баварцы, это пруссакам вечно что-то надо. Пусть тогда воюют сами.
– Ты одним извозом промышляешь?
– Нет. Садик есть и виноградник. Тепло здесь летом и красиво. Чуть южнее – горы, Альпы. Какого беса воевать? Мне и дома хорошо.
Беседа вышла не слишком содержательной. На первой долгой остановке, пока Ханс поил лошадей, Федор перебрался в кузов экипажа. Когда тронулись, попробовал дремать, покачиваясь на сиденье в такт колебаниям повозки. Уснуть не удалось. Голову сверлила мысль: выгоден ли России местный сепаратизм?
Если от Пруссии вновь отделится Бавария и другие бывшие королевства, низведенные до княжеств, управляемых семьями магов, Германия ослабнет и не будет более противовесом Франции. И что тогда?
– Друг! В твоей истории России часто приходилось воевать с французами? – спросил напарника. И услышал вздох.
– Не слишком-то хорошо я учил историю…
