Посчитаем. Против Наполеона – раз. Потом Крымская война, ее Россия проиграла вдрызг. Это два. Затем началась Первая мировая, немного похожая на ту, что происходит в этом мире. Но здесь немцы воюют с русскими и лягушатниками попеременно, и потому успешнее. Когда в России власть взяли большевики, французы послали против них экспедиционный корпус. Три. Не против русских вообще, а лишь гонять большевиков. Предлог – восстановление законной власти. Затем была Вторая мировая. Французы воевали против Гитлера, но тот разбил их за несколько недель. Германские войска вошли в Париж, и Франция стала их союзником. Французские ушлепки обороняли Берлин от русской армии, когда та штурмовала город. Правда, безуспешно. Часть лягушатников, правда, против немцев воевала. Отметились везде.
– А после?
– С нами – нет, не воевали, но лезли во все дырки. В девяносто девятом бомбили Сербию, пидарасы. Авиационный полк «Нормандия-Неман», мать их…
– Все французы – пидарасы?
– Не подкалывай. Не все, конечно, как и здесь. Маркиз де Пре мужик отличный. Не будь его, схарчил бы Юлию Игнатьев. Я как чувствовал, сперва в Сюрте советовал тебе ее послать. Ну, что мы приуныли?
– Скучаю.
– Я – тоже, твоими чувствами подпитываюсь. Радуюсь, когда ты радуешься.
– Подглядываешь за нами в постели, негодяй!
– Испытываю те же ощущения, что и ты. Неужели тебе жалко?
– Да ладно… Не убудет. Главное, чтобы потом ехидных реплик не отпускал: не так вставил, не так вынул. Иначе найду батюшку-экзорциста с даром выковыривать таких как ты. Переживу и без твоих пулеметов.
Оба замолчали, потом одновременно рассмеялись – мысленно, конечно. На лице Федора лишь промелькнула слабая улыбка. Они пикировались так не раз, зато не ссорились уже давно.
Между тем стрельба вдали затихла. Пейзажи вдоль дороги стали идиллическими. Экипаж катил среди небольших деревушек с добротными немецкими домами. Попалась пара городков – на пять-семь тысяч жителей, не больше. Ханс прав – здесь хорошо. Бавария близ Мюнхена была ухоженной и чистой, как с открытки. Деревья аккуратно все обрезаны, кусты – подстрижены. Каменные мостовые ровные, ни одного выбитого камня. В дождь, наверное, луж особых нет, вода стекает с выпуклого дорожного полотна на обочины.
Купить бы здесь особняк да поселиться самому…
– Федор! – возмутился Друг. – Мы столько воевали с немцами, убивали их, они пытались нас на ноль помножить, а ты намерен привезти сюда Юлию Сергеевну, жить среди них, ходить в церковь, учить детей в германской школе… Ты хорошо подумал?
– Я не могу соотнести этих вот людей, и тех, что были в Гамбурге, с уродами, которые стреляли в нас под Ригой. Конечно, отдаю себе отчет, забреют их в рейхсвер, дадут винтовку и скажут: стреляй-ка в русских! И выстрелят, потому что ордунг. Им неохота загреметь под трибунал. К тому же боятся – ведь русские пальнут и сделают им дырку в пузе.
– Значит, надо сделать так, чтоб им такое не скомандовали.
– Тем более, что мы с тобой знаем, кого для этого следует убрать. Вильгельма. Но до него нам не добраться.
– Ну, как сказать, – не согласился Федор. – Помнишь, Троцкий говорил: Вильгельм сам сунется громить повстанцев, если станет худо? Нам нужно лишь не затесаться среди его потенциальных жертв. Не знаю: выдержит его удар Зеркальный Щит?
– И я не знаю. Поэтому не спешил бы с рандеву. Нам хорошо бы придумать что-то хитрое. Ты помнишь, как развели огневика, испарившего озеро и сдохшего от обычной револьверной пули? Вот что-то вроде этого. Но кайзер наверняка умнее и хитрее. А наступательная магия у нас с тобою так себе…
В таких невеселых разговорах прошел остаток дня, пока экипаж не въехал во двор особняка средней руки. Ворота распахнулись только после настойчивых стуков Ханса рукоятью кнута. Получив расчет, возница недовольно буркнул, что стоило бы добавить, и укатил искать ночлег.
Из революционеров в доме нашелся только Либкнехт. Он Федору едва кивнул. Гипнотизирующим взглядом смотрел на черную трубку телефонического аппарата, висевшую с ним рядом на стене. Два больших бронзовых полушария зуммеров молчали. Раз, не утерпев, Карл схватил трубку и попросил телефонную фройлян связать его с… и отменил звонок.
– Связь есть. Новостей нет, – сообщил он Федору.
– Понятно, – тот расположился в гостиной, поставив саквояж с вещами на софу. – Когда камрад Троцкий сообщил мне этот адрес, я не подозревал, что убежище находится столь далеко от Мюнхена. Без автомотора туда добираться часа четыре!
– За нами пристально следила полиция. Это сейчас события происходят в центре… Вчера ожидали прибытия целой дивизии с севера. С артиллерией.
– Пушки бахали, я слышал, – Федор уселся на софу и перебросил ногу за ногу. – Скажите, Карл, как ведет себя местный князь? Его устраивает, что центральная власть прислала сюда пушки – разбирать Мюнхен по кирпичам?
– Возможно, вы не знаете одну особенность нынешней Баварии, – Либкнехт отлип от телефона и присел рядом. – До войны с Россией бывшим королевством правила большая семья, наследники короля Людвига. Мужчины и даже юноши ее полегли в бою у Даугавы. Осталась лишь вдова, она и правит. Но у нее нет такого политического веса, как у мужа.
– А местная промышленная элита? Банкиры? Класс эксплуататоров?
– Им важнее рабочее восстание подавить.
– Они вызвали войска с артиллерией? – не поверил Федор.
– Не знаю. Мало сведений. Может – да, а может – нет.
Когда уже стемнело, послышалось тарахтение автомобильного движка. За окном мелькнул свет фар. У ворот требовательно запищал клаксон.
«Неужели узнали, где мы прячемся?» – подумал Федор. Он оттеснил оробевшего политика и двинул к выходу, приготовив револьвер, изъятый у германского шпиона. Попасть в руки полиции в первый же день пребывания в Баварии ему совершенно не улыбалось.
– Откройте! Здесь раненые! – раздался очень знакомый голос из-за забора.
Федор сам отодвинул засов и распахнул створки, невзирая на протесты привратника, убежденного, что у камрадов не может быть автотранспорта. Во двор вбежал Юрген Грюн и руками стал показывать водителю автобуса, чтоб заруливал внутрь. Затем разглядел Федора.
– Герр Клаус! Вы с нами? В автобусе раненые! Где фройлян Джулия?
Он был измотан и измучен, в волосах запеклась кровь. Оттого, наверно, у Юргена путались и мысли,
