Там, в Тринадцатом, вовсю продолжается реабилитация Пита. И даже учитывая, что я ничего не спрашиваю, Плутарх постоянно передает мне радостные известия по телефону, вроде «Отличные новости, Китнисс! Я думаю, мы почти убедили его, что ты не переродок!» или «Сегодня ему разрешили самостоятельно съесть пудинг!».
Когда же трубку после этого берет Хеймитч, он признает, что Питу нисколько не лучше. Единственный сомнительный проблеск надежды исходит от моей сестры.
— Прим пришла в голову идея попробовать самим изменить его воспоминания, — говорит мне Хеймитч. — Поднять все его искривленные воспоминания о тебе и накачать успокоительным, чем-то вроде морфлия. Мы пока пробовали только с одним воспоминанием о тебе. Видеозапись с вами двумя в пещере, когда ты рассказывала ему историю о том, как достала козу для Прим.
— Какие-нибудь улучшения? — спрашиваю я.
— Ну, если полнейшее замешательство — это улучшение по сравнению с полнейшим ужасом, то да, — говорит Хеймитч. — Но я не уверен, что это так. Он не произносил ни слова в течение нескольких часов. Он как будто в ступор впал. Когда он очнулся от него, единственной вещью, о которой он спросил, была коза.
— Конечно, — отвечаю я.
— Как там обстоят дела? — спрашивает он.
— Никаких сдвигов, — отвечаю я ему.
— Мы высылаем команду, помочь с горой. Бити и ещё несколько человек, — говорит он. — Ну, ты знаешь, умников.
Когда отобрали умников, я не удивилась, увидев имя Гейла в списке. Я так и думала, что Бити возьмет его, и не для технологической экспертизы, а в надежде, что он сможет придумать способ проникнуть в Орех. Изначально Гейл предложил мне поехать со мной во Второй, но я видела, что отрываю его от его работы с Бити. И сказала, чтобы он сидел на месте, оставался там, где он нужнее. Я не говорила ему, что в его присутствии мне будет ещё сложнее переживать за Пита.
Гейл находит меня в тот же день, когда они приезжают. Я сижу на бревне на окраине деревне, в которой проживаю на данный момент, и ощипываю гуся. Ещё дюжины или около того, лежат горкой у моих ног. С тех пор, как я сюда приехала, через эту местность пролетает огромное количество этих стай, и на них легко охотиться. Без единого слова Гейл садится рядом со мной и начинает избавлять птицу от перьев. Мы проделали уже почти половину работы, когда он говорит:
— Есть хоть один шанс, что нам что-нибудь достанется?
— Да. Большая часть идет на лагерную кухню, но предполагается, что парочку я приберегу для тех, у кого проведу ночь, — говорю я. — За то, что позволили мне у них переночевать.
— А что, того, что ты у них ночуешь — для них недостаточная честь? — Спрашивает он.
— Как бы не так, — отвечаю я. — Прошел слух, будто сойки-пересмешницы опасны для здоровья.
Мы ненадолго замолкаем… Затем он вновь заговаривает.
— Я вчера видел Пита. Через стекло.
— И что думаешь?
— Что-то очень эгоистичное.
— Что тебе больше не нужно ревновать меня к нему? — Мои пальцы дергаются и вокруг нас разлетается облачко перьев.
— Нет. Как раз обратное, — Гейл вытаскивает перья из моих волос. — Я подумал… С этим я не смогу соревноваться. Не важно, насколько мне больно, — он крутит перышко между большим и указательным пальцами. — У меня не будет ни единого шанса, если он не поправится. Ты никогда не сможешь отпустить его. Ты всегда будешь чувствовать, что это неправильно — быть со мной.
— Я точно также чувствовала себя из-за тебя, когда целовала Пита, — говорю я.
Гейл смотрит мне в глаза.
— Если бы я думал, что это правда, я бы мог смириться со всем остальным.
— Это правда, — признаю я. — Но и то, что ты сказал о Пите, тоже правда.
Гейл издает какой-то раздраженный звук. Но тем не менее, после того, как мы отдали птиц и вызвались добровольно сходить в лес снова, чтобы набрать хворост для вечернего костра, я обнаруживаю себя в его объятиях. Его губы касаются синяков на моей шее, проделывая себе путь к моим губам. Несмотря на все, что я чувствую к Питу, в этот момент глубоко внутри себя я принимаю тот факт, что он уже больше никогда ко мне не вернется. Или я к нему уже не вернусь. Я останусь во Втором, пока он не падет, пойду в Капитолий и убью Сноу, а после умру из-за своих проблем. И он умрет сумасшедшим и ненавидящим меня. А потому в этой наступающей темноте я закрываю глаза и целую Гейла, пытаясь наверстать все те поцелуи, от которых воздерживалась, — потому что уже не важно и потому что я так отчаянно одинока, что не могу этого выдержать.
Прикосновение Гейла, его вкус и жар напоминают мне о том, что, по крайней мере, мое тело ещё живо, и на какое-то время я погружаюсь в это чувство. Я очищаю разум и позволяю ощущениям завладеть моей плотью, счастливая, что могу забыться. Когда Гейл слегка отстраняется, я подаюсь вперед, чтобы сократить образовавшееся расстояние, но чувствую его руку на своем подбородке.
— Китнисс, — говорит он. Оттого, что я резко раскрываю глаза, мир кажется каким-то расплывчатым. Это не наши леса и не наши горы и даже не наша дорога. Моя рука автоматически поднимается к шраму на моем левом виске, что всегда будет ассоциироваться у меня с сотрясением.
— Теперь поцелуй меня.
Озадаченная, не закрывая глаз, я смотрю, как он приближается и быстро прикасается своими губами к моим. Затем он изучает мое лицо.
— Что творится в твоей голове?
— Я не знаю, — шепчу я в ответ.
— Тогда это похоже на то, как целоваться с кем-то пьяным. Так не считается, — говорит он со слабой попыткой рассмеяться. Он берет ворох веток и сует их мне в руки, приводя меня в чувство.
— Откуда ты знаешь? — Говорю я, в основном для того, что скрыть свое смущение. — Ты целовал кого-то, кто был пьян? — Полагаю, Гейл мог целоваться с девушками направо и налево в Двенадцатом. Желающих определенно было предостаточно. Я никогда раньше особо не задумывалась об этом.
Он только качает головой.
— Нет. Но представить не трудно.
— Так ты никогда раньше не целовался с другими девушками? — спрашиваю я.
— Этого я не говорил. Ты знаешь, тебе было только двенадцать, когда мы встретились. И к тому же ты доставала меня. У меня была другая жизнь помимо охоты с тобой, — говорит он, собирая ветки…
Мне неожиданно становится действительно любопытно.
— С кем ты целовался? И где?
— Их слишком много, чтобы припомнить всех. За школой, на куче шлака, — отвечает он.
Я закатываю глаза.
— Так когда я стала такой особенной? Когда они забрали меня в Капитолий?
— Нет. Где-то за полгода до этого. Сразу после Нового года. Мы были в Котле, ели похлебку у Сальной Сэй. И Дариус дразнил тебя по поводу того, что ты не хотела сторговать ему зайца за один его поцелуй. И я понял… что мне это не нравится, — говорит он.
