— Целуйся, падаль! — с угрозой проговорил ему на ухо конферансье. — Не порть нам праздник. А то закачаетесь на виселице.
— А теперь торт молодым! — заревел он, когда молодые с отвращением поцеловались.
Внесли на блюде тортик, сляпанный из какой-то дряни и щедро украшенный гнилой яблочной кожурой.
Мосик в ярости схватил тортик и метко запустил палачу в физиономию, а тот тут же выхватил откуда-то другой и ловко вмазал ему в ответ — всё оказалось хорошо продуманной подставой! Ликующая толпа принялась махаться тортиками: эту дрянь уже держали наготове, и за нее в толпе отдавали неплохие деньги.
Конферансье кидал в толпу гнилыми яблоками. Оттуда летели снаряды и покруче. Досталось всем — стражникам, глашатаям, лилипутам, конферансье, священнику. И, конечно, трупам. Стайс тоже примостился кидаться и старательно метил в палача.
— Эй, парень, ты кидаешь в меня одного! — с неудовольствием закричал палач.
— Тебе за это платят! — мстительно ответил Стайс. — Отрабатывай получку!
Под эту суету Мосик быстренько скатился с помоста, волоча с собой почти бесчувственную красотку. Стайс распихивал зрителей, вопящих в возбуждении, как свиньи на бойне.
Мосик, щедро награждаемый щипками и пинками, продирался сквозь толпу, таща за собой на буксире одуревшую девицу. Её драли за волосы расшалившиеся мужички, она яростно лягалась и кусалась, изрыгая такую брань, что все уписывались от восторга.
— А теперь у нас концерт! — воскликнул палач, который даже не подумал утереться. — Танцы, музыка, закуска, выпивка и бабы!
Дальнейшая программа, развиваемая прямо под шестью качающимися трупами, отвлекла внимание толпы от Мосика, его девицы и Стайса.
Благодаря проклятому конферансье и его представлению, они сумели выбраться с площади. Гвендалин уцелела среди толпы и сумела сохранить их скакунов.
Стайс поспешно вспрыгнул на лошадь позади нее, предоставив своего жеребца рослой девице. И они вчетвером молча ринулись долой из города, название которого Стайс даже не запомнил.
* * *
Они отмылись в ручье от чужого пота, соплей и вони. На эту операцию ушло почти все мыло, что купили накануне. Вместе с грязью Стайс смыл с себя и напряжение тех нескольких часов, что провел на площади.
Мосик был непривычно молчалив. Только когда они все вчетвером уселись вокруг костра и залили пустоту в желудках дешевым вином, которое Мосик не забыл изъять у одного торговца, спешившего на праздник с подводой всякой снеди, только тогда они заговорили. Сначала ни о чем, о всякой чепухе.
— Нам нужна еще одна лошадь. — деловито проговорила Гвендалин.
— Нам ничего не нужно! — с ожесточением ответил Мосик. — Она с нами не поедет! Достаточно того, что избежала виселицы!
Молчащая девица, которая, когда ее отмыли, оказалась вовсе не красавицей, с немалым пафосом воскликнула:
— Я была воровкой, а не фальшивомонетчицей! Они все наврали!
— Какая разница, конец все равно один. — мрачно ответил ей Мосик.
Стайс вдруг ощутил тяжкую тоску: фермеры, ни в чем не повинные, погибли, а эта воровка выжила!
Воровка неспокойно поблескивала глазами, ее исцарапанное некрасивое лицо выражало настороженность. Вся ее поза выдавала готовность немедленно удрать.
— Ну, чего ждешь? — грубо обратился к ней Мосик. — Катись отсюда!
— Я, между прочим, твоя законная жена! — дерзко заявила ему нахальная девица.
— Что?! — Мосик вскипел. — Тебя мне только недоставало, шпана навозная!
Он ринулся к девчонке, всем своим видом показывая, что намерен свернуть ей шею.
— А зачем ты меня спасал?! — со слезами крикнула она, убегая прочь.
— В самом деле, зачем? — удивился Мосик.
Не успели они тронуться, как на поляну снова выскочила девица с таким видом, словно за ней гналась волчья стая. Вперив в Стайса свои безумные гляделки, она громко прошептала:
— Там ищут кого-то! На дороге солдаты! И принялась вскарабкиваться на лошадь Мосика.
— Одурела, паршивка! — он принялся скидывать ее.
— Сюда! Ко мне! — кратко приказала ей Гвендалин и хлопнула коня по крупу.
Девица моментально запрыгнула к ней за спину. И все трое коней припустили галопом. Они молча удирали от погони, пробиваясь сквозь заросли.
— Что я им сделала?! — скулила девица за спиной Гвен.
— Молчи, дуреха. — ответила та ей. — Не тебя ищут. Спустя некоторое время она поинтересовалась:
— Как тебя зовут?
— Чумичкой кличут.
— Имя у тебя есть?
— Не знаю. Может, есть. — таков был ответ красотки.
Прошло немало времени, когда они решили остановиться. Лошадь Гвендалин устала под двойной ношей и стала отставать.
— Зачем ты ее взяла? — спросил Мосик, имея в виду девицу.
— Сам догадайся, стоило ли оставлять ее? — ответил за Гвен Стайс. Про себя он удивился странной враждебности Мосика к этой несчастной. Они решили дать лошадям отдых, а заодно обсудить дальнейшие планы.
Место, где остановились путники, оказалось развалинами старого загородного дома. Сначала их обследовали и убедились, что свежих следов вокруг не наблюдается. Рядом протекала веселенькая речка. Наверно, когда дом был цел и заселен, тут все выглядело довольно уютно. Развалины стояли на хорошем, теплом месте.
Мосик принялся выкидывать из мешка провонявшие одежды, в которых он побывал на эшафоте. Стайсу тоже пришлось скинуть камзол и остаться в рубашке. Он рассмотрел свою одежду и вздохнул.
— Можно, я постираю? — робко спросила девица. Ей тоже не мешало переодеться, и Гвендалин нашла в своем мешке одежду на ее высокий рост.
— Почему ты с ней возишься? — недовольно спросил Мосик.
— А почему ты с ней так груб? — спросила в ответ Гвен. — Тебе-то она ничего не сделала плохого. Злишься, что денежки потратил?
Стайс догадывался, в чем тут дело. Мосику противно оттого, что он так легко попался на ту массированную психологическую обработку, которую они сегодня наблюдали на площади. Но не это было странно, а то, что он понимал это. Ценности, поставленные с ног на голову. Обсмеяны все добрые человеческие чувства. Невыразимо жестоко опошлено все святое в душе. Извращен вкус. Как сказал там Мосик? Порченый народ. И сами понимают, что порченые. И с хохотом погружаются в навязанную им мерзость. Фермер один был трезвым в этой толпе. Его спокойно брошенное в беснующуюся толпу слово проникло только в Мосика. И вот тот под влиянием момента решился спасти одну жертву. И его полуосознанный порыв тут же обгажен, закидан нечистотами, обсмеян. Кто мог бы вынести такое унижение! Гвен к нему несправедлива. Не она корчилась там, на подмостках. Поэтому он сказал:
