Главное, не дать себе передумать. Ромка сжал пальцами розовый цветок, сорвал его и сунул в рот. Торопливо прожевал, стараясь не замечать вкуса, и сразу проглотил.
— Ты что, спятил? – крикнул Рэм. Он подбежал и уставился на цветы. – Это же… Идиот!
— Назад дороги нет, - невнятно пробормотал Роман. Рот наполнился сладкой слюной, и он выплюнул застрявший в зубах розовый лепесток. – Какова вероятность, выйдя на улицу, встретить мамонта? Пятьдесят на пятьдесят.
— Причём здесь мамонты? Быстро сунь два пальца в рот и проблюйся, придурок!
Ромка сорвал ещё один цветок. Рэм попытался схватить его за руку, он увернулся, бросил цветок в рот и торопливо принялся жевать.
— А при том. Если я сейчас лежу в бреду на больничной койке, мне ничего не будет. Если это не бред, тогда есть варианты. Может быть, я умру от отравления. А может быть, мне явится местный дух, и скажет что-нибудь душевное.
Рэм выразился так замысловато, что Ромка удивился, что помнит такие слова. Сыновья Дикого Кота удивлённо переглянулись, и один из них спросил дрожащим голосом:
— Вы вызываете вашего незримого отца, дети бога?
— Да! – гаркнул Рэм, обернувшись к ним. Братья отшатнулись. – Сидите тихо, и не отсвечивайте!
— Мы станем незаметными, как тень на охоте, - заверил лесной юнец. - Колдуйте спокойно. Никто не подойдёт к вам со спины.
Ромка уселся на трухлявый ствол, утыканный древесными грибами. Поискал глазами, сорвал травинку, сунул в рот.
- Дурак, - тихо выговорил Рэм. – Ты же знаешь, что мне это тоже аукнется. Как с тем шрамом от меча.
— Ага. Мы с тобой как Змей-Горыныч – одна голова пьёт, а тошнит обоих.
— Вот как, значит. Ладно. – Рэм выдернул ярко-розовый цветок с корнем, и принялся ощипывать хрупкие лепестки. С корней капала чёрная жижа. – И тебе того же вдвойне, придурок. Наслаждайся.
Ромка фыркнул. Во рту разливалось терпкое, горьковатое тепло. Он отвернулся от жующего цветок Рэма, и взглянул на болото. Над редкими кочками дрожал белёсый туман, чёрное зеркало промоин исходило паром. Тихо выплывали на поверхность и с еле слышным звуком лопались тугие пузыри.
Прошелестели над головой листья, чмокнул очередной пузырь. Невидимое солнце неторопливо закатывалось за горизонт, лишая поляну остатков света. Трухлявый ствол мягко пружинил, покачиваясь на зыбкой почве поляны, курчавая трава обволакивала ноги. Ромка обхватил себя руками, не отрывая взгляда от чёрной лужи.
Сизоватый парок закручивался спиралью над водой. Крохотные частицы пара поднимались вверх, плясали в сгустившемся воздухе, растекались по зеркальной поверхности, сплетались в отдельные фигуры и распадались вновь. Ромка, покачиваясь на своём насесте, меланхолично отметил, что ближайшая к нему спираль похожа на рисунок из учебника. Тот, где изображён геном человека. Только та спираль была цветная, и не так щетинилась кустистыми отростками.
В голове тихо шумело, прохладный ветерок, налетевший с болота, шевелил волосы, прилипшие к потному лбу. Ромка зевнул. Жар уже перетёк с горла в грудь и теперь разливался жидким огнём по рёбрам, но это было не страшно, а скорее приятно. Если так выглядит смерть, то она не будет мучительной. Он просто уснёт здесь, на изумрудной траве, под пение колокольчиков и шёпот розовых цветов.
Колокольчиков? Он поднял глаза. Над чёрной водой покачивалось облачко сгустившегося пара. Тихо звенели невидимые бубенцы, и на грани слуха звучало пение хрустальной трубы. Тягучий, густой и одновременно высокий голос выводил слова печальной песни.
В один нескончаемый миг он услышал её всю, узнал тех, кто жил в ней, заплакал над их судьбой и порадовался их мужеству. Увидел, как наяву, высокие башни из белого камня и медленное течение рек в зелёных берегах, грустное лицо прекрасной девы в окошке над водой. Успел пережить её невыразимую печаль и отбросить прочь, как забытую книгу.
— Ты слышишь, - прошелестел голос из ветерка. – Слышишь.
Мгновение мигнуло и кануло в вечность. Ромка потряс головой. Волосы упали ему на глаза, но он увидел, как клубок пара над болотом неуловимо быстро расплылся и собрался вновь, уже прямо перед ним.
Теперь перед ним покачивался, подрагивая от дуновения ветерка, лиловый паук размером с собаку. Восемь узловатых ног покачивались вместе с ним. Сквозь гранёное тело панциря просвечивали скрученные стволы деревьев. На выпуклой паучьей груди светилась тёмно-синяя двойная спираль. Спираль двигалась, как живая, и выглядела единственным материальным предметом на полупрозрачном теле своего носителя. Она словно жила отдельной жизнью, переливаясь жидким чернильным огнём посредине самой крупной, восьмиугольной грани паучьего панциря.
— Ты пришёл, гость, - голос звучал откуда-то сверху и сразу повторялся дробным эхом, словно отражался от глади чёрной воды. – И слышишь нас.
— Кто вы? – Ромка попытался встать, но не почувствовал ног. Горячая волна растеклась по телу, наполнила его жидким огнём. Он стал раздуваться, его неудержимо разносило в стороны, теперь он был просто шаром, пузырём сознания без рук и ног, и тонкая плёнка бытия ограждала его от холода внешнего мира.
— Мы здесь существуем, - ответил голос. – Существуем.
Раздалось нечто похожее на тихий смех.
— Мы ждём того, кто освободит нас. Но никто не приходит. Мы забыли, как выглядели изначально, и только сны иногда напоминают нам об этом.
— Что вы такое?
Смех прозвучал громче, он посыпался на Ромку ледяным дождём, и тот невольно вздрогнул в своём живом пузыре.
— Ты такой же, как мы. Ты тоже истлеешь здесь, не найдя выхода. Потеряешь свой облик. Станешь тенью без имени.
— Нет, я не такой. Я могу уйти отсюда!
— Глупец, - пропел звонкий голос, и Ромка увидел, как из туманной дымки выплыла ещё одна тень. Она напоминала каплю, перевёрнутую хвостом вниз. Капля подплыла поближе, сгустилась, обрела форму, и он узнал её. Это была женщина-демон, та самая, что однажды приснилась ему ночью у костра. Гибко извивалась змеевидная талия, мягко покачивались безупречные груди. Колыхались тугие кольца волос.
— Глупец. Ты думаешь, что это место – тюрьма? Уйди отсюда, убеги из леса, заберись на самую высокую гору – свою тюрьму ты унесёшь с собой. Ты заперт в этой клетке, заперт, как и мы.
— Кто вы? – перехваченным голосом в третий раз спросил Роман. Странно, у него есть голос, хотя у пузыря, в который он превратился, нет ни рук, ни ног, ни головы. – Вы боги?
— Мы бабочки, прилипшие к паутине, - печально пропела женщина. – Мы мушки, попавшие в сироп. Мы пчёлы, которые не смогли вернуться в свой улей до заката. Мы такие же, как ты.
